— Отец говорит, чтобы я не смела настраивать против себя жениха, — рассудила Гидра вслух. — Но так ли важно отношение одного только жениха, если меня ненавидят сразу трое богов?
«Не говори так!» — возразила бы ей мать. — «Если бы боги не любили тебя, ты родилась бы дочкой собирателя устриц».
— Но мы-то с вами знаем правду, — скривилась Гидра, рассматривая потемневшие изображения.
Гнусный день. Паршивые перспективы. Прощание со своей осточертевшей спальней — но она хотя бы была отдельной.
Гидра даже представлять не хотела, как ей надо будет уживаться с кем-то ещё. Особенно с мужчиной. «Мужчины грубые, неотёсанные хамы, которые почему-то уверены, что мысли любой девушки по определению заняты ими», — продолжала ругаться про себя она. Но всё же потихоньку свесила веснушчатые ноги с постели.
Как бы сильно всё внутри неё ни восставало на происходящее, делать было нечего. Она могла вопить, плакать, извергать проклятия; но с малых лет знала, что это всё закончится пощёчиной и каким-нибудь утомительным наказанием вроде вышивания отцовского герба на плаще или попоне.
Тем более этот брак был не сиюминутной прихотью. Отец, лорд Тавр Гидриар, страстно желал получить остров Лавиль в своё распоряжение. Но ей, конечно, говорил иначе. «Иная и мечтать бы не могла, чтобы стать женой диатрина! Принцессой! Диатриссой! А ты ни пальцем для того не пошевелила, и уже кривишь губу».
— Дались вам эти диатры и диатрины, — шипела Гидра, усевшись перед трюмо. Зверское выражение веснушчатого лица посмотрело на неё столь же раздражённо, сколь и всегда.
Она вздохнула, успокоила гневный блеск болотно-зелёных глаз и взялась за гребень. Начиная с конца, прядь за прядью, принялась расчёсывать длинные медно-коричневые волосы, что казались огненными под лучами солнца. Рыжие брови хмурились, как всегда, и тень во взоре лежала неистребимыми кругами под глазами.
— Если б там, у диатров, было бы так хорошо, — заговорила она сама с собой, — чёрта с два они решили б выдать меня. Тогда уж кого-то из сестёр: Лару или Летицию. А раз выдают меня, значит, меня там ждут смирение, дисциплина, набожность и прочие ужасы. Представляю, как маменька и папенька сейчас прыгают от радости.
Сердито выдохнув, она задержала гребень посреди огненной пряди и уставилась на единственного своего собеседника: вышивку в виде рыжего кота. Небольшая картиночка густым швом из собственных волос девушки изображала мордочку Бархатца — последнего друга, который у неё был. Сейчас было видно, что один глаз съехал ниже другого.
Но в двенадцать лет, когда она потеряла его, она старалась, как могла, запечатлеть Бархатца. Чтобы от него осталось хоть что-то. Его лежанку из козьей шкурки мать выкинула, невзирая на все протесты. Она и вышивку-то хотела выкинуть, но Гидра успела спрятать её в свою наволочку.
— Останемся мы с тобой, как всегда, в сложных обстоятельствах, — подумав, сказала Гидра вышитому гладью коту и продолжила причёсываться.
Что ещё ей следовало взять с собой, кроме уже давно заготовленного приданого в виде множества парчовых платьев и расшитых шёлковых сари по старой гидриарской моде? Украшения, набор для вышивки и прочее барахло её не интересовали.
«Мой гримуар», — подумала Гидра и сунула руку в ящичек трюмо. Туда, где за разными никогда не читанными руководствами для благообразной леди находилась её неприметная чёрная тетрадь, сшитая бечёвкой. — «Я женщина, но не владею никаким этим искусством женского очарования, что города берёт. Я из рода Гидриаров, но драконы мне только снятся — отец даже близко подойти не позволяет. Я знатного рода, но власти у меня ни капли, я лишь инструмент. Однако то, что я услышала из бормотания старухи Тамры, дало мне надежду».
Раз за разом она следовала за старой двоюродной бабкой в поросшие папоротниками и манграми леса Аратинги. И слушала, как та шепчет.
— Всё, как ты хочешь, так и будет, — хрипло скрипел голос старушки. — Как хочешь — так представляешь. Как будто с очами закрытыми, но воочию. Как будто дракону доносишь свою мысль — только миру. Раз дракон слышит, то мир слышит…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Гидра постоянно представляла, что отца сжирает болотно-зелёный Лукавый. А серо-синий Рокот и пыльно-пепельный Жемчужный хищно облизываются рядом. Но колдовство не срабатывало. И она продолжала своё преследование день за днём, когда позволяла погода и мать не следила за ней.
— Они огонь воплощённый. Но сколько невоплощённых? Сколько могущества проходит меж стволами старых мангров? Ступают они, неслышные, и только и ждут, когда ты зажжёшь для них лунные камни да листья ветивера…
И много прочего говорила старая Тамра. О тех, кто наблюдает за спящими. И о тех, кто провожает глазами одиноких путников. О тех, кого видят драконы и коты, а остальные — не видят.
Оккультные слова иногда сопровождали её речи. «Призывает савайм», — почему-то думалось Гидре. Саваймы в детских книгах были сродни демонам или димантам — это были злые, хитрые сущности, обманывающие людей и пожирающие их, напитавшись их муками. Но «лхамы» — так иногда говорила старуха Тамра — тоже были саваймами, только очень могучими. А говорила она:
— Плоть рушится, но крепчает дух. Дух сильнейший, дух лхама. Множества лхамовых сутей. Где гаснет алое пламя, там зажигается лунный огонь… — и в словах её было странное подобострастие. Словно у жрецов, молящихся Богу-Человеку о материальном благополучии прихода.
«Она ведьма!» — испугалась тогда Гидра.
И тут же стала записывать. Ведь ведьмы могли наводить сглаз, порчу и расстройство желудка, а Гидра именно о таком искусстве мечтала всю жизнь. Она подмечала названия трав и камней, о которых говорила старуха Тамра. Смолы и благовония, ритуалы и обрывки странных слов; всё, что могла, всё занесла в свою тетрадь с бечёвкой.
Впрочем, расстройства желудка ни у кого в семье не случилось невзирая на безоар, с которым Гидра проводила церемонии, и поэтому в какой-то момент девушке надоело маяться ерундой.
Но теперь, на пороге брака, она вновь ощутила тяготение к этой тетрадочке. Потому что если ни люди, ни боги, ни драконы не могли встать между ней и браком, то, может, смогла бы тёмная магия?
«Хорошо бы, кстати, придворные слуги и без колдовства быстро уяснили, что я не выношу чужих прикосновений, будто лысая болотная гидра, и буду причёсываться сама», — почему-то подумалось Гидре. — «Вот только брачная ночь…»
Громкий стук в дверь прервал её печальные мысли.
— Гидра, ты должна успеть зайти к Лукавому! Тавр покажет тебе, как его за собой манить, — проходя мимо, громко сказала леди Ланхолия Гидриар.
— Я-то тут к чему? Пускай сам его манит, — огрызнулась Гидра.
Дверь распахнулась, и мать, гневно сверкая тёмными ониксами очей заглянула внутрь. У неё были роскошные тёмно-каштановые волосы, размётанные по полной груди, и очень яркий, красноречивый взгляд.
Поняв, что она сейчас подойдёт и отвесит ей оплеуху, Гидра спешно вскочила и развела руками.
— Ладно, — буркнула она, и мать удалилась, предоставив ей возможность самой выбрать дорожное платье.
Гидра остановилась на закрытом сари. Замоталась в ткань, и полупрозрачный конец, паллу, расшитую звёздочками, перекинула через плечо. Ей не шёл палевый цвет, он делал её кожу ещё более серой на вид. Но Гидре как раз и не хотелось, чтобы хоть кому-то пришло в голову делать ей комплименты.
Она спрятала свой гримуар и вышивку с Бархатцем в сундук с одеждой. А затем поспешила, сопровождаемая шудрой — лакеем в чёрно-серых цветах Гидриаров — туда, где отец уже её ждал — у Прудов.
Пруды были обиталищем драконов Оскала. Они располагались в скалах за замком и за жилым паласом, и туда вела лишь одна тропа. Она охранялась строже сокровищницы. Попасть туда без ведома и приглашения Тавра было невозможно, и шудре пришлось остаться за одним из поворотов, ибо он не смел смотреть на гидриарских драконов.
А тех, кто посмел бы, ждала кара, о которой Гидра не хотела даже вспоминать.
Мелкие камешки попадали ей в сандалии, когда она шагала по серпантину горной дороги. Сверху открывался чудный вид на Арау — единственный город Арантинги, населённый загорелыми и улыбчивыми, но бедными людьми. Засмотревшись, Гидра чуть не споткнулась.