близость.
Наблюдала она с восторгами сколь прекрасен был Вендимиан в пике вожделения: мускулы напряг, выгнулся и зарычал, а зверь семя белое и густое выталкивал из глубин своих порциями великими, да так высоко, что Ориана изумилась силе его внутренней.
Расслабился Вендимиан телом и отдышался, а зверь успокоиться не желал и, хотя истекал каплями, но размером не уменьшался, видом своим неугомонным показывая, что мало ему было сего упражнения и ждет он второго, более длительного, чем первое.
Ориана с ложа встала, надавила половину лимона в чашу с чистой водою, ткань обмакнула и зверя ею обтерла; и пока заботилась, чувствовала, как отзывается он вновь на ее прикосновения, и поняла вдруг, что зверь тот хоть и принадлежит мужчине, а его не слушается, но живет своей жизнью, отдельной от хозяина.
Велела Ориана любовнику с ложа встать, сжала зверя ладошкой и повела за собою ради забавы, а юноша, как телок послушный, за ней пошел. Так, веселясь и подшучивая, прошла она округ своих покоев, и, довольная, увлекла Вендимиана обратно на ложе, приказала лечь на спине и не мешать тому, что задумала.
Забралась Ориана поверх юноши и присела над зверем, желая почувствовать величину его и прыть в себе; но не торопилась, а водила налитую голову по персиковым губам и смотрела на Вендимиана томно и вздыхала сладострастно.
Так она дразнила себя и любовника, затем впустила зверя в нору, а он скользнул юрко и заполнять ее стал. Опустилась глубже Ориана и застонала в блаженстве от наполнения горячего; приподнялась и снова насадилась до упора, дабы самую глубину ее достал сей зверь чудесный.
Стала Ориана, блаженством опьяненная, вращать бедрами округ зверя, чувствуя, как он внутри нее упирается, а Вендимиан не мог лежать безучастным и толкал себя судорожно, на сей раз в саму Ориану.
Подхватил обоих тайфун и понес в сладкую бездну, ускоряя ритм взаимных желаний шелковой норы и зверя, внутри нее скользящего.
Упала Ориана на грудь любовника, словно медуза, выброшенная волною из моря на песчаный брег, притихла в изнеможении и шептала о любви.
Так лежали они, милуясь, а зверь, от второго упражнения уставший, в котенка мягкого превратился, но ненадолго, и вскоре, телом Орианы прижатый, стал о себе напоминать, в живот ей упираясь.
Ночь любовники глаз не сомкнули, и лишь под утро зверь угомонился и в ладони Орианы дремал, но даже маленький и податливый, навевал ей мысли приятные и умиление.
С того дня стал предан Вендимиан своей госпоже не токмо помыслами, но и телом, а дары богов, упади они с неба, не доставили бы ему того счастья, какое приносил очередной отъезд Кутония; Ориана тем временем вошла во вкус и способствовала таким отлучкам, но чем более тяготилась к объятиям пылкого любовника, тем более не хотела делить ложе с гражданским супругом.
Взялась Ориана от скуки обсуждать со служанкой восторги баталий постельных, дабы тонкости опыта от сих занятий взаимно перенимать, а вскоре тайком отправила Паулину с монетами звонкими в дом волчиц – так в Риме называли женщин древней профессии.
Паулина смышленая пользу сей идеи тотчас смекнула и пошла по стрелкам фаллическим, вырубленным на камнях в мостовых Остии-Антики, и взяла уроки у блудниц в делах плотской любви, а после вернулась к Ориане и все рассказала без утайки.
В те времена оральные ласки считались делом непотребным и запретным, но Ориана узнав от Паулины про таинства волчиц, любопытством зажглась и все думала, как улучшить момент, дабы опробовать сие действо с молодым любовником.
Вскоре сделались госпожа и служанка подругами близкими, как две половины персика гладкого, уединялись укромно и вели меж собою речи интимные об оттенках прикосновений разных, нажимах ласковых и тугих, о шалостях пальчиков и прыткости язычков.
Паулина стала магию Венеры познавать так успешно, что Кутоний к трудам любовным устремлялся токмо от одного ее наклона якобы случайного или вовсе легким касанием задетый, а уж если белка ловкая сама хотела, то овощ головастый поднять могла на подвиг любовный хоть из бездны океанской, где все сплющено и лежит придавленное толщею вод.
И так Паулина наловчилась ублажать Кутония, похорошела и взглядом заискрила, что он, хоть и скуп был, но расщедрился и подарил ей горстку монет.
Как-то в порту встретила Ориана купца заморского, торгующего драгоценными камнями, и любопытством движимая, захотела их рассмотреть и потрогать, а купец, едва осанку горделивую и красоту цветущую Орианы приметил, тотчас в лице переменился, ибо узнал в ней ту, которой предназначена реликвия, попавшая к нему в руки волею провидения.
Токмо вынул купец из потайного кармана топаз чистоты неописуемой, теплоты солнечной, как возгорелись глаза Орианы, и не поняла она, как рука ее коснулась самоцвета. Заблистал камень, лучами засветился, а она вдруг статью божественной преобразилась, взглядом властным купца окинула и сказала:
– Камень сей ни продать, ни украсть невозможно, ибо он дар самой Минервы. Коли купец желает процветания дел своих торговых до скончания дней, то отдать должен в мои руки сей топаз дивный и будет тогда богиней города сокровищ вознагражден.
Отвечал купец, что знает о том, ибо он хранитель сего самоцвета, и пустился в дальний путь по наитию божественному, дабы искать царицу бесконечной войны за выживание, какую мужчины спустя сотни лет лукаво назовут бизнесом. Затем подарил он Ориане камень, прощался почтительно, на корабль взошел и велел отчалить.
Так Ориана получила топаз Минервы и стала богиней дел торговых, царицей дружб и договоров выгодных с мужчинами.
Настали дни, когда захандрил Кутоний и из дома отлучиться не хотел, а Ориана, желанием изнемогая, не находила себе места, вспыльчивая была и словом грубым обидела Паулину; та, однако, зная истинную причину сего раздражения, не перечила хозяйке, а намекнула вкрадчиво, мол, не сложно ей Кутония отвлечь на час-другой, если понятливость и верность ее будут вознаграждены.
Ориана обрадовалась премного, защебетала речами певучими, прося извинения за резкость, и тотчас отплатила Паулине монетой звонкой вперед и просила увлечь Кутония немедля, а чтобы план наверняка удался, пошла к нему и повод для ссоры мелкой изыскала, требуя денег на безделушки, коими могла бы сама себя обеспечить щедрее, чем ее скупой сожитель.
Вернулась Ориана от Кутония довольная, велела Паулине раздеться, омыла ее и надушила ароматами, что купила для себя, а дабы Кутоний не заподозрил подвоха или кражи, отдала амфориск с благовонием в подарок и велела правду сказать, коли спросит муж, откуда у Паулины деньги на такую роскошь.
Кутоний, учуяв новизну в Паулине, втянул ноздрями благовония, от нее парящие,