дабы видно было, как лоно ее, влагой наполненное, губами округлыми играет и зовет любовника, за колонной спрятавшегося.
А токмо Вендимиан и мыслить не мог о таком счастье и вжался в колонну хладную, какая твердыню пламенную ощутив, и рада была любовницей стать, но не могла, ибо мраморная была.
Ориана же распалилась, тунику к талии задрала, колени шире прежнего в стороны раздвинула и ладошкой сочащую влагу по томным складкам растирала, придыхая и постанывая.
Увидел Вендимиан, как оторвались от земли ножки Орианы и в воздухе повисли, но не уразумел призыва сего манящего и лишь сильнее в колонну вжался, да чуть не задохнулся от боязни спугнуть сие видение дыханием или шорохом неловким.
Между тем пальчики Орианы проворные засуетились округ горошины набухшей, исполняя мелодию бойко, словно рука виртуоза на скрипке, и смычка токмо не хватало, что в колонну упирался, однако и без него струны вибрировали, и музыка к торжеству финала близилась.
Задрожали ножки девичьи в воздухе, затряслись от судорог наисладчайших, вскрикнула Ориана, как птица, в жар брошенная, и сжалась от пика чувственного, и распрямилась, и выгнулась.
Едва очнулась она от неги, как тотчас испугалась дерзости своей, вскочила с бортика и хотела в дом бежать, а ноги непослушные понесли не в ту сторону, прямо на Вендимиана. И упала бы Ориана, а он ее подхватил и естеством своим каменно-возбужденным к девице через одежды прижался.
И так объятие Орианы любимой, дыханием неровным пышущей, Вендимиана потрясло, что задергался он в экстазе всем телом юношеским, крепче прижал к себе разгоряченную деву и излился на живот под тунику обильно. Она же, чувствуя его содрогания бешеные, ошеломлена была невообразимо, замерла и блаженство испытала в объятиях.
Волны чувственные, что у фонтана нахлынули, разум обоих поглотили. Миловались любовники нежно и поцелуев рассыпали неисчислимо, как цветов на лугу, но то была не страсть, а ее отступление, ибо желания неистовые, что в телах томились, уже наружу вышли.
Вскоре пришел в себя Вендимиан и в стыде от сотворенного плотью, что доводов логики не разумеет, молчал робко и сбежать хотел, от неудобства красный, но Ориана, дыханием прерываясь, велела ему тунику сменить, сама затем омылась и тогу свежую переодела.
Благо, утро раннее было и свидетелей лишних рядом не оказалось…
После того конфуза памятного боялся Вендимиан, что выгонит его богиня прекрасная из своего Эдема, но она ему о том не напоминала, будто ничего и не было, зато наедине с собою забыть не могла и покоя не знала от мыслей тягостных и томных.
Вот отправила как-то Ориана своего хозяина в дальнюю поездку скупать зерно, а в его отсутствие свершила очередное дело выгодное и захотела наградить себя за труды: омылась водами, на цветах настоянными, обмазалась маслами благоуханными, возлегла на ложе нагая, прикрывшись тканями богатыми и к телу приятными, а Вендимиану наказала ей прислуживать.
Юноша тому был рад несказанно и так усердствовал, что пролил капли вина на плечо хозяйки, испугался своей неловкости и не знал, как исправить.
Ориана же, от возлияния повеселевшая, не стала ругать и предложила испить вина с ее кожи бархатной, а как увидала страх юноши и нерешительность, рассмеялась, откинула ткани дорогие прочь и облила себя в потайном месте, какое Вендимиан у фонтана узрел, когда осмелился подглядывать вопреки приличию.
Оробел сильнее юноша и попятился, убоявшись, что заметит хозяйка тунику его, вставшую дыбом. Она же, все приметив, стала подшучивать ласково и на ложе поворачиваться, отрывая горящему взору красу свою со сторон различных.
Наконец призвала она Вендимиана, делая вид шутливо, что строга, затем одной рукой проникла ему под тунику и держала крепко за возбужденное естество, дабы не сбежал, а второю рукой себя тронула, где вином облилась, и в уста юноши пальчики тонкие вложила, чтобы он напиток и ее саму на вкус попробовал.
Вендимиан девственный хоть и неловок был, но горяч по-юношески, и пальчики сии пахучие целовал страстно, а Ориана, отняв их, велела там языком трудиться и губами, где вином полито, и для удобства колени круглые распростерла.
Сладостна была юноше неопытному ложбина, окропленная вином пьянящим; приник он к персику формы чудесной и целовал сей плод спелый сначала робко, а затем и усердно, и лизал, и сосал мякоть сочную, будто мучим жаждой.
Стала Ориана отвечать Вендимиану языком любови бессловесной: нежностью рук, переплетением ног, дыханием горячим и содроганием пылким – так поощряла она то, что нравилось, но останавливала мягко порывы слишком торопливые.
Юноше сей язык естества телесного оказался прост для разумения; узнавал он тотчас подсказки, когда открывалась ему любимая, поощряла томными нажимами, благодарила объятием; и не упорствовал, коли она выскальзывала, желая остановить или направить ласку в русло нужное.
От такого разговора тягучего наполнилась Ориана вожделением до краев, как чаша вином, и текла со стонами, а Вендимиан, увлекшись поцелуем затяжным, лобызал губы персика влажные, и дыхание то прерывал, то пыхтел жаром, как мех кузнечный.
Сжали внезапно бедра девичьи голову любовника, вырвалась Ориана со стоном сумасброженным, испитая до дна любовником пылким, и глаза зажмурила, и грудью вздымалась, как земля под вулканом.
Вендимиан, глядя на стихийное буйство любимой, завороженный был, а Ориана едва отдышалась – велела ему раздеться и на ложе спиною лечь, дабы ловчее было ей над ним все делать, что захочет.
И не просила, а приказывала, сгорая от любопытства наблюдать вблизи стержень каменный, какой азиаты зовут нефритовым, а греки фаллом.
Восторг деву обуял, когда увидала она подробности сего стержня любовного, ибо красив он был, как зверь дикий и стремительный, и на овощ пухлый Кутония не похож вовсе.
Отличался сей зверь упрямством и статью, изогнут был, подобно луку, стянутому тетивою; тверд, как кость, но не кость; стоял, возвышаясь головою гладкой, да подскакивал, прытью играя, словно жеребец нетерпеливый.
Убоялась Ориана пускать сего зверя в свое лоно, памятуя о том, как излился он против воли юноши; обняла зверя ладошкой и второй обняла, а всего закрыть не смогла, ибо высок он был и с норовом – упирался в руках, когда в сторону отвела, а отпустила, и шлепнул зверь по животу Вендимиана и подскочил тотчас, словно просился обратно в объятия девы.
Стала она его ублажать вверх-вниз, и словами игривыми шептала умиленно, и улыбалась счастием, чувствуя, как отзывается сей зверь упрямый на ее ласку.
Долго не выдержал Вендимиан, напрягся телом, задышал, застонал и толкать стал зверя в ладошки Орианы, а она сдавила сильнее и ускорила, уловив ритм, диктуемый страстью, и сама затрепетала, чувствуя взрыва