Читать интересную книгу Юность олигархов - Павел Генералов

— Какой племянник? Семнадцатиюродный? — традиционно съехидничал Лёвка.

— На сей раз всего лишь четырнадцати, — уточнил Нур. — Это, к вашему сведению, индивидуальный дозиметр. Такой вот прибор каждый уважающий себя японец в кармане носит, — объяснил он для совсем уж непонятливых, глядя на показания приборчика. — В нашей Луже всё пределах нормы, — деловито подытожил он, резким движением отбрасывая назад сбившуюся прядь длинных волос. Шапок он не носил принципиально. В крайних случаях лыжно–спортивные, но уж никак не меховые.

Дальнейшая инспекция пошла куда как веселее. Даже Гоша, не говоря уж о мгновенно увлекающемся Лёвке, вошёл в раж. Они перемеряли радиацию у всех носочных бабушек и примеривались уже к тёткам с кофточками, когда заметили случайно затесавшегося в промышленные ряды мужичка в высоких валенках на резиновом ходу.

Мужичок торговал грязно–зелёными, цвета ношеных долларов раками. Раки угрюмо норовили цапнуть корявой клешнёй мудрёный аппаратик, но, по мнению господина Гейгера, сами были в полном экологическом порядке. Пьяноватый мужичок, распространяя неземные ароматы многодневного перегара, страшно обрадовался, когда узнал о высоком качестве своего товара. А когда Лёвка купил товар оптом, вместе с полосатым пакетом, мужичок смог вымолвить лишь сакраментальное, российское:

— Бля…

— Зачем они тебе? Конкурентам в шапки подкидывать? — поинтересовался Гоша.

— Проект «Капкан», — улыбнулся Нур.

— Вечером сварим. Празднуем же у тебя? — Лёвка обернулся к Нуру, одновременно отслеживая, чтобы раки резвились в пределах пакета. Но те, вялые, зимние, лишь шевелили усами. — Смотри–ка, Нур, а усы у них погуще твоих будут!

Они веселились, как щенки, впервые выпущенные на свободу. За это и любил Гоша своих друзей — за пылкую непосредственность и неистребимую жизнерадостность. Он наблюдал за ними чуть снисходительно, как старший, или, если угодно — как вожак стаи. Наблюдал внимательно, по–отечески.

Но кто–то, кажется, наблюдал и за ним. Гоша прямо затылком почувствовал чей–то взгляд. Секунду помедлив, он резко обернулся. Его собственный взгляд упёрся в ленинские коленки. Никого иного, кроме огромного, выкрашенного серебряной краской вождя на фоне большой спортивной арены не наблюдалось. А сам Ильич взирал куда–то в небо пустыми глазницами. И всё же Гоша голову бы на отсечение дал, что кто–то на него только что смотрел. Пристально и недобро.

Если кажется, перекрестись, вспомнил он присказку, но креститься не стал. Лишь усмехнулся и ускорил шаги.

По правую ленинскую руку как раз и располагалось их детище, предмет заботы, стыда и гордости. С заботой все было ясно — бизнес он и есть бизнес, хоть большой, хоть малый. С альянсом стыда и гордости все обстояло несколько сложнее, но тоже вполне объяснимо.

С одной стороны, люди с их образованием — всё ж‑таки лучшие столичные вузы! — могли бы изобрести дело и попрестижнее, нежели торговля шапками на рынке, пусть и самом крупном в стране, Лужниковском. С другой же стороны, бизнес вполне успешно развивался, что давало гордую надежду когда–нибудь с него соскочить и заняться чем–нибудь посолиднее. Ну, например, нефтью. Об этом несметном и нереальном клондайке любил помечтать в минуты радужного отдохновения Лёвка. Остальные лишь пожимали плечами: уж куда–куда, а к этой кормушке точно не подлезешь. Даже чтобы встать в очередь к скважине, уже своя очередь в пару миллионов человек топчется, с ноги на ногу переминается.

Так что пока оставались шапки, которые, к тому же, вдруг взбунтовались и перестали как должно доиться, то есть продаваться. И это в самое преддверие Старого Нового года! Разгар шапочного разбора!

Вполне пристойный алюминиево–стеклянный павильон с мигающей вывеской «Царь–шапка» и узнаваемым абрисом Царь–колокола, увенчанного шапкой–мономахой, располагался на очень бойком и солидном месте.

Лёвка, толкнув дверь плечом, вошел в магазин первым.

Увидев, что пришли хозяева, притом практически в полном составе, девчонки–продавщицы, рыженькая и толстенькая, мгновенно выдали светски–приторные улыбки и подскочили к полкам, имитируя бурную деятельность. Было ещё очень рано — магазин открылся всего десять минут назад, и покупателей пока не было. Обычно массовый клёв начинался часиков с одиннадцати.

— Здравствуйте, — поздоровался и Гоша с Оксанами.

Оксанки, как Гоша скопом называл всех своих продавщиц, приехали в хлебную Москву на поиски заработка и, если повезёт, мужей. Гоша прекрасно знал цену всем их умильным гримаскам и глазкам. Даже Лёвка, и тот не поддавался откровенным намёкам подчиненных, лишь изредка снисходя до шлепка по круглой упругой заднице очередной Оксанки.

— Здрасьте, Георгий Валентинович, здрасьте, Лев Викторович, здрасьте, Нурмухамет Нурмухаметович! — суетливо заверещали Оксанки.

Рыженькая уже подметала щеточкой прилавок, а толстушка усердно полировала зеркало.

— Лина Васильевна здесь? — Гоше не терпелось углубиться в бухгалтерские книги.

— Наверху, — кивнула толстушка. — Георгий Валентинович, а зарплату раньше не выдадите, Новый год же…

— Как всегда, пятнадцатого, — отрицательно помотал головой Гоша, поднимаясь по трем ступенькам в офис.

— Нур, давай у нас измерим, — предложил Лёвка, уже пристроивший раков в подсобку. — Дай, я сам!

Он выхватил у Нура дозиметр и направил прямо на Оксанку, жаждавшую зарплаты.

— Ни хрена себе… — растеряно протянул он, едва не выронив внезапно взбунтовавшийся прибор. — Зашкаливает.

Оксанки зажали уши.

— Меня тошнит, — пискнула рыжая.

Ей ответил только мерзкий ровный скрип. Ария Гейгера. Без оркестра.

— Что там у вас? — выглянул из офиса Гоша. — Лёвка, кончай скрипеть, пошутил и будет.

Из–за Гошиной спины выглядывала двухметровая гренадёрша, начальница всех Оксанок, Лина Васильевна. Дюймовочка, как называл её Лёвка. Её абсолютно круглое лицо было испуганным и белым, как недопеченный блин. Лишь в нижней части блина хищно алели округлившиеся перламутровые губы.

— Какие уж тут шутки, — растерянно сказал Лёвка, наблюдая, как фонит их магазин. Весь торговый зал, от двери до прилавка был признан хитрым Нуровым приборчиком опасной для здоровья зоной.

— Нас опередили! — со странной улыбкой покачал головой Нур. — В действии проект «Доза»…

***

— Екатерина Германовна! Товарищ Чайкина! Вы не записаны на приём! — кудрявая сексапильная секретарша попыталась остановить разъярённую Катю прямо на пороге директорского кабинета.

Но в таком Катином состоянии это было невозможно — легче было бы остановить вражий танк, нежели вошедшую в раж Екатерину Чайкину.

Директор Института иммунологии член–корреспондент Барметов был страшно, прямо–таки чудовищно занят. Он одновременно говорил по телефону и серебряной ложечкой помешивал чай. Тонкий стакан приятно позвякивал в наркомовском подстаканнике с гербом СССР. Барметов был умеренно молод, но свято хранил традиции директорского кабинета. До него этот подстаканник служил ещё четырём директорам–предшественникам, трое из которых именно на этой должности стали академиками. Хорошие традиции — добрые. Вечные.

Барметов не слишком эмоционально прореагировал на внезапное явление Кати, и лишь жестом указал ей на кресло, продолжая говорить и помешивать.

Дзинь–дзинь, — послушно отзывался стакан, а Барметов рокотал в трубку:

— Нет уж, батенька, наш коллектив никогда на это не пойдёт. Мы — учёные, а не торгаши. Нет и ещё раз нет! — он победно взглянул на Катю и хлопнул трубкой. — Нет, Екатерина Германовна, вы представляете, что они нам предлагают?! Сдавать уже не только первый этаж, а и весь северный корпус! Да еще за какие–то копейки! А лаборатории — куда прикажете? Свернуть всю деятельность в угоду коммерции?

— Сергей Николаевич! — глядя директору прямо в глаза, заявила Катя. — А вы знаете, сколько в нашем институте получает лаборант? А младший научный сотрудник? А старший?

— Знаю. А что делать? Вся страна так живет, — ложечка «звяк–звяк».

— А, страна… — язвительно протянула Катя. — Но вы–то сами так почему–то жить не хотите?

— Ну, знаете ли, Екатерина Германовна… — лицо Барметова приобрело нежно–розовый оттенок.

— Знаю! — перебила его Катя. — Знаю, почему грант Вермонтского университета на моё исследование похудел втрое. А ведь это я, лично я выбила эти деньги!

— Так вы что же, считаете, — член–корреспондент уперся в бока кулаками и как бы даже слегка приподнялся над креслом; прямо не директор — скульптурная аллегория праведного гнева, — я положил эти деньги себе в карман?

Катя кивнула. Ясен пень — в карман, куда ж ещё? Не в унитаз же спустил!