Читать интересную книгу Улпан ее имя - Габит Мусрепов

«Не знаю, станет или не станет, – продолжал тот. – Но желто-пегий иноходец, прославленный во всех скачках, – мой. Тому две недели… Проклятые разбойники – а этот человек, твой гость, был их вожаком, – угнали табун моих желто-пегих. Хоть бы одного коня оставили, продолжить породу! Я снялся с обжитого места и вчера прикочевал на окраину Кпитана…»

Люди, только что благоговейно слушавшие Тлеумбета, зашумели неодобрительно, но Есеней остановил их движением руки:

«А ты кто будешь?»

«К иному слава приходит через его коня, а к иному – через собак… Саутбек из атыгай-караулов прославился своими желто-пегими собаками, а я, один из никудышных стариков койлы-атыгая. – своим желто-пегим иноходцем, которого у меня теперь нет».

«В таком случае, ты – Жаманбала?»

«Возможно…»

Есеней молчал. Всегда долго приходилось ждать, когда он произнесет решающее слово. А сейчас он предпочел обратиться к Тлеумбету:

«Почтенный бий… Прошу вас – вынесите приговор сами…»

«Сорок ударов плетью!» – скоропалительно откликнулся тот.

«Кому?»

«Разумеется, тому, кто осмелился жаловаться на бия!»

После раздумья – совсем недолгого на этот раз – Есеней обратился к Жаманбале:

«Конь – твой…»

Так это было во второй приезд посланца Кенесары к керей-уакам.

Тлеумбет-бий все еще сидел неподвижно, будто каменная баба, каких много понаставлено в степи с незапамятных времен, не произносил ни слова, не открывал глаз.

Тогда Есеней, по-прежнему не обращая на него никакого внимания, повернулся к Чингису:

– Ты сказал, ага-султан, что я приехал во гневе… А разве нет для этого причин? А сейчас – сколько я услыхал пышных слов! Черная саба, в ней стригун купался бы в кумысе, как в нашем озере Еламан… Котел, в котором можно целиком сварить двухлетку… Все это – пустые слова! Им веры нет! А хулить хлеб – значит брать большой грех на душу. Хлеб стал для казаха тем же, что и мясо. Когда же ханы, имевшие черную сабу и бухар-котел, кормили чернь?.. Я уже говорил тебе… Ну, подняли Кенесары на белой кошме. Ну, стал он ханом. Где будет его ханство? В Бетпак-Дале? То-то аксакалы, которые два-три года назад драли горло громче всех за него, сегодня поворачивают своих людей обратно на родину. Тайком… А если их перехватывают сарбазы Кенесары, то первые плети достаются этим самым аксакалам… Я не вчера родился на свет и еще не выжил из ума! Но вспомни мои слова – Кенесары никогда не станет ханом шести округов. Не много пройдет времени, и он сбежит в сарыаркинские степи, ведь домой, в родные края, ему тоже дороги нет.

Есеней пока сказал все, что хотел сказать, и замолчал.

Молчали и собравшиеся на совет бии, аксакалы, оагыры, ожидая, что скажет ага-султан.

Но молчал и Чингис.

Он понимал правоту Есенея, но не говорил об этом вслух. Что – Кенесары… В Европе никто не решается подняться против русского оружия, подавившего гордыню западных государств. Кенесары ведет народ к беде, и ничем хорошим его мятеж кончиться не может.

Но, если подумать, – а вдруг волостные управители и влиятельные бии всех трех жузов[14] изберут Кенесары ханом. Может быть, правительство царя тоже его признает? И тогда управление степью отойдет к нему? Может ведь и так случиться. Хотя сомнительно. Власть хана ныне – не очень жизнеспособная власть. Народ измучен беспрерывными кровавыми набегами, доведен до отчаяния… Люди уже готовы отречься от Кенесары, а пока что повторяют чьи-то горькие слова: «Самое большее, Кенесары проживет до ста лет, а там, бог даст, сдохнет».

Рябой черный великан, с его умом, все это понимает и недвусмысленно ставит ага-султана, чингизида по происхождению, перед выбором: или, как ага-султан, возглавь борьбу народа против Кенесары, или открыто перейди на сторону родича. С тем, чтобы предъявить такое требование, Есеней и приехал в ставку раньше назначенного времени.

А ага-султан продолжал колебаться. Конечно, человек, назначенный на его пост, к тому же имеющий чин майора, должен был первым подняться против мятежного Кенесары. Но как решиться на это?.. А Тлеумбет-бий, тоже сидящий на почетном месте, настаивает, вкрадчивый шепот его вползает в уши: ты торе, ты ханского рода, твое место рядом с Кенесары… Но как пойти на это?

Есеней посчитал нужным добавить:

– Твой родич Кенесары стянул тысячи сарбазов к землям керей-уаков. Хочет на днях начать наступление. Я не боюсь сказать, что мы тоже не сидим сложа руки, и еще посмотрим, чья возьмет. Ясно одно, на этот раз одна из сторон попросит пощады. Я приехал сказать, чтоб ты знал это.

Ага-султан опять не ответил, и Тлеумбет-бий решил, что хватит отмалчиваться, пора и ему сказать слово. Он обратился к главному своему сопернику:

– Дошла до нас одна весть, и мы не знали – радоваться нам или горевать… Будто бы главный бий Аманкарагайского округа славный Есеней стал русским хоржунщиком[15]… Нам-то все равно, лишь бы тебе было хорошо!

Спокойно выслушав Тлеумбета, он ответил:

– Ну что ж… Я могу быть благодарен своему потертому хоржуну. В нем уместилось двести сарбазов Кенесары… Но мне странно слушать вас… Вы были почтенным бием родов атыгай и караул, а теперь стали расторопным поштабаем[16] у Кенесары, по его первому кивку скачете, куда он скажет, сломя голову. Вас тоже поздравляю с новой почетной должностью.

Присутствующим не надо было объяснять, в чем колкость их слов. И чин хорунжего получил Есеней, и в боях – за три года – взял в плен около двухсот воинов и сдал их в Стап. А Тлеумбет на последних выборах лишился звания бия и состоял при Кенесары, выполняя его поручения.

Чингис в душе проклинал и Есенея, и Тлеумбета… Надо же было, чтобы они сошлись в его доме! Лучше всего тянуть, как ему удавалось тянуть до сих пор. Но если он сейчас не скажет этому настырному великану «да», тот нажалуется Сибирскому генерал-губернатору, что добрая половина большого округа, беспрестанно подвергается нападениям мятежников. Уж там, в Омске, выложит все вчистую. И жалобу есть кому подать: Турлыбек, советник, ведающий всеми шестью казахскими округами, приходится Есенею двоюродным братом с материнской стороны. Жалоба, понятно, начнется словами: «Я не один раз лично ездил к ага-султану, говорил с ним, предупреждал об опасности, но он моим словам не внял…»

И Чингис в эту минуту размышлял главным образом о том, как бы, по-прежнему не говоря ни «да» ни «нет» обеим враждующим сторонам, постараться прервать эту встречу, которая вот-вот выльется в открытую ссору.

Сам того не подозревая, ему на помощь пришел майор Бергсен, прозванный казахами Берсеном, что значит – данный, приставленный… То ли немец, то ли швед по рождению.

– Господин ага-султан, к конно-спортивным играм все готово, – четко доложил он. – И стрелки тоже готовы. Прикажете начинать?

Чингис обрадовался ему как родному:

– Сейчас, сейчас… – И обратился к своему совету: – Уважаемые бии… Когда льется много слов, истина в них потонет. Нам известно, куда тянет дым костров, разложенных и теми, и другими. Последнее слово еще будет сказано, а сейчас приглашаю вас полюбоваться военным искусством наших людей…

Так он сказал, зараженный суесловным красноречием Тлеумбета, и поднялся.

Гости тоже поднялись и следом вышли наружу.

Берсен – приставленный, так его звали не случайно. Сибирский губернатор прислал ага-султану Чингису двадцать вооруженных казаков. Для охраны. Но, конечно, и для неусыпного наблюдения – тоже.

Казаки начали с джигитовки – и показали себя мастерами. На полном скаку взлетали в седла, на полном скаку под брюхом коня переходили от одного стремени к другому. А как были вышколены кони! Только что скакали – и вдруг замирали на месте, будто вкопанные, по команде все одновременно легко валились на бок и лежали не шелохнувшись.

Есеней с завистью думал, что вот казахские кони в таком случае растерялись бы, заметались бы по сторонам, пугаясь друг друга, не слушаясь всадника…

Чингис не зря вывел своих гостей, своих советников посмотреть на игры…

После джигитовки казаки вышли в полном боевом снаряжении. Была рубка лозы, когда солнце едва успевало блеснуть в холодном клинке, а сам клинок не удавалось рассмотреть – с такой скоростью взлетала и опускалась шашка. Была стрельба – с ходу в чучело. Был учебный бой – с пиками, и, хоть казаки яростно налетали друг на друга, никто даже поцарапан не был.

Мусреп, стоявший неподалеку, обратил внимание, как многозначительно посматривает Чингис на Тлеумбета. Дает наглядный урок, чтобы тот передал Кенесары. Наверное, ага-султан надеется, что после такого зрелища Тлеумбет перестанет настаивать… Кто у них там справится с такими обученными и отлично вооруженными воинами?

Но ученик оказался недогадливым. Сперва он делал вид, что просто наблюдает, как и все остальные, а потом не выдержал, и до Мусрепа донесся его насмешливый голос: