1939
На востоке
Здесь всё пропахло выцветшим и древним,Нагоняло смертную тоску…Тощие монгольские деревниТесно жались к красному песку.
1938
Взгляд в древность
Там — гул и мрак, обломки мифа,Но ветер сказку окрылил:Кровавыми руками скифаХватали зори край земли.Скакали взмыленные кони,Ордой сменялася орда —И в этой бешеной погонеБоялись отставать года.И чудилось — в палящем зноеКоней и тел под солнцем медьНе уставали под землёюВ века событьями греметь.Менялось всё: язык, эпоха,Колчан, кольчуга и копьё,И степь травой-чертополохомПозарастала до краёв.…Остались тухлые курганы,В которых спят богатыри,Да дней седые караваныВ холодных отблесках зари.
Ветра шумят в высоких травах,И низко клонится ковыль,Когда про удаль СвятославаРучей журчит степную быль.Выходят витязи в шеломах,Скликая воинов в набег…И долго в княжеских хоромахС дружиной празднует Олег.
А в полночь скифские курганыВздымают в тень седую грудь,Им снится, будто караваныС востока держат дальний путь.Им снятся смелые набеги,Стенанья, смерть, победный рёв,Что где-то рядом печенегиСправляют тризны у костров.
…Там гул и мрак, обломки мифа,Простор бескрайний, ковыли…Глухой и мёртвой хваткой скифаХватали зори край земли.[7]
1938
«Как жил, кого любил, кому руки не подал…»
Как жил, кого любил, кому руки не подал,С кем дружбу вёл и должен был кому —Узнают всё,Раскроют все комоды,Разложат дни твои по одному.
1939
М. Соколов. Ландыши
Весеннее
Я шёл, весёлый и нескладный,Почти влюблённый, и никтоМне не сказал в дверях парадных,Что не застёгнуто пальто.
Несло весной и чем-то тёплым,А от слободки, по низам,Шёл первый дождь,Он бился в стёкла,Гремел в ушах,Слепил глаза,Летел,Был слеп наполовину,Почти прямой. И вместе с нимВступала боль сквозная в спинуНедомоганием сплошным.
В тот день ещё цветов не знали,И лишь потом на всех углахВразбивку бабы торговали,Сбывая радость второпях.Ту радость трогали и мяли,Просили взять,Вдыхали в нос,На грудь прикалывали,БралиПоштучно,ОптомИ вразнос.
Её вносили к нам в квартиру,Как лампу, ставили на стол,Лишь я один, должно быть, в миреСпокойно рядом с ней прошёл.
Я был высок, как это небо,Меня не трогали цветы.Я думал о бульварах, где быМне встретилась случайно ты,С которой я лишь понаслышке,По первой памяти знаком —Дорогой, тронутой снежком,Носил твои из школы книжки.
Откликнись, что ли!Только ветерДа дождь, идущий по прямой…А надо вспомнить —Мы лишь дети,Которых снова ждут домой,Где чай остыл,Черствеет булка…Так снова жизнь приходит к намПоследней партой,Переулком,Где мы стояли по часам…
Так я иду, прямой, просторный,А где-то сзади, невпопад,Проходит детство, и валторныСловами песни говорят.Мир только в детстве первозданен,Когда, себя не видя в нём,Мы бредим морем, поездами,
Раскрытым настежь в сад окном,Чужою радостью, досадой,Зелёным льдом балтийских скалИ чьим-то слишком белым садом,Где ливень яблоки сбивал.
Пусть неуютно в нём, неладно,Нам снова хочется домой,В тот мир простой, как лист тетрадный,Где я прошёл, большой, нескладныйИ удивительно прямой.
1938
Д. Цуп. Городская улица
Стремление
Мы расходились и опять встречались,писали письма, слали адреса.Над нами звёзды робкие качалисьи месяц рыжий с неба нависал.
Гремели поезда на перегонах,ключи разлук глубоко затая,и, не сойдясь, мы в крашеных вагонахвновь разъезжались в разные края.
И всё ж, метаясь, злобствуя, кочуяпо гулким незнакомым городам,в конце концов, стремлюсь яи хочу япричалить к тем же сбитым берегам.
Пусть в этом городе мне всё знакомо,но разве не приятно мне опятьза каждым поворотом, каждым домомзнакомый мир, как в детстве, узнавать…
1938
«Я сегодня пою по-иному…»
<…>Я живу в небольшом городишке —В нём проспектов нигде не найдёшь.Часто мне — озорному мальчишкеСнится спелая нежная рожь.А ещё стала чаще снитьсяМне под утро болотная гать, —Город яркого, нежного ситцаМог бы я на неё променять.[8]
<1935–1936>
Утро
Я иду. Берёзы мимоВдоль по берегу бегут,В облаках седого дымаЧуть заглядывая в пруд.
За прудом упало прясло,Ветер пьёт из трав росу,И рябина в кофте краснойУлыбается овсу.
Глубиной пугает заводь,За осокой — пустыриЛовят жёлтыми глазамиЗолотой султан зари.[9]
1936
Август
Я полюбил весомые слова,Просторный август, бабочку на рамеИ сон в саду, где падает траваК моим ногам неровными рядами.
Лежать в траве, желтеющей у вишен,У низких яблонь, — где-то у воды,Смотреть в листву прозрачнуюИ слышать,Как рядом глухо падают плоды.
Не потому ль, что тени не хватало,Казалась мне вселенная мала?Движения замедленны и вялы,Во рту иссохло. Губы как зола.
Куда девать сгорающее тело?Ближайший омут светел и глубок —Пока трава на солнце не сгорела,Войти в него всем телом до пределаИ ощутить подошвами песок!
И в первый раз почувствовать так близкоПрохладное спасительное дно —Вот так, храня стремление одно,Вползают в землю щупальцами корни,Питая щедро алчные плоды(А жизнь идёт!), — всё глубже и упорнейСтремление пробиться до воды,До тех границ соседнего оврага,Где в изобилье, с запахами вин,Как древний сок, живительная влагаКлючами бьёт из почвенных глубин.
Полдневный зной под яблонями таетНа сизых листьях тёплой лебеды.И слышу я, как мир произрастаетИз первозданной матери — воды.
1939
«Ты пишешь мне в письме, дружище…»
Ты пишешь мне в письме, дружище,что сад стал гол и нелюдим,что ветры северные рыщути громко буйствуют над ним.
И туча дымом нависает,дожди свой сказ к концу ведут.Берёзка под окном косаясгибает голову к пруду.
И ей бы вместе с листопадомхотелось к косогору лечь.А ночью встретиться за садоми клён обнять у самых плеч.
Но нет: ветра упрямо клонятеё к холодному пруду,а так не хочется в прогонестоять у всех ей на виду!
И скоро инеем затянету берегов блестящий лёд.Ей станет холодно. Устанет —и на колени упадёт.
1936
В августе
Берег цвёл репейником и илом.За репей цеплялась лебеда,И как будто намертво застылаВ чёрно-синей заводи вода.
Бочаги пугали глубиною,Синей топью угрожала зыбь.Бурлаками с звонкой бечевоюШли отлогим берегом вязы.
А навстречу — выжженные далиВ неумолчном грохоте войны…Серебром рассыпанным упалиБубенцы серебряной луны.
Дымом потянуло из ложбины,Ветер дол тревожил горячо.Кисти окровавленной рябиныТяжело свисали на плечо.[10]
1941