1940
Тебе
Тебе, конечно, вспомнится несмелыйи мешковатый юноша,когдаты надорвёшь конверт армейский белыйс «осьмушкой» похоронного листа…Он был хороший парень и товарищ,такой наивный, с родинкой у рта.Но в нём тебе не нравилась одна лишьдля женщины обидная черта:он был поэт, хотя и малой силы,но был,любили за строкой спешил.И как бы ты ни жгла и ни любила, —так, как стихи, тебя он не любил.И в самый крайний миг перед атакой,самим собою жертвуя, любя,он за четыре строчки Пастернакав полубреду, но мог отдать тебя!Земля не обернётся мавзолеем…Прости ему: бывают чудаки,которые умрут, не пожалея,за правоту прихлынувшей строки.
1940–1941
Творчество
Есть жажда творчества,Уменье созидать,На камень камень класть,Вести леса строений.Не спать ночей, по суткам голодать,Вставать до звёзд и падать на колени.Остаться нищим и глухим навек,Идти с собой, с своей эпохой вровеньИ воду пить из тех целебных рек,К которым прикоснулся сам Бетховен.Брать в руки гипс, склоняться на подрамник,Весь мир вместить в дыхание одно,Одним мазком весь этот лес и камниЖивыми положить на полотно.Не дописав,Оставить кисти сыну,Так передать цвета своей земли,Чтоб век спустя всё так же мяли глинуИ лучшего придумать не смогли.[1]
1940
На реке
Плыву вслепую. Многое не вижу,А где-то есть конец всему и дно.Плыву один. Всё ощутимей, ближеЗемля и небо, слитые в одно.И только слышно, там, за поворотомТорчащих свай, за криками людей,Склонясь к воде с мостков дощатых, кто-тоСухой ладонью гладит по воде.И от запруд повадкой лебединойПройдёт волна, и слышно, как тогдаОбрушится серебряной лавинойНа камни пожелтевшая вода.И хорошо, что берег так далёко.Когда взгляну в ту сторону, едваЕго я вижу. Осторожно, бокомТуда проходит стаями плотва.А зыбь воды приятна и легка мне…Плотва проходит рукавом рекиИ, обойдя сухой камыш и камни,Идёт за мост, где курят рыбаки.Я оглянусь, увижу только телоТаким, как есть, прозрачным, наяву, —То самое, которое хотелоКасаться женщин, падать на траву,Тонуть в воде, лежать в песке у мола…Но знаю я — настанет день, когдаМне в первый раз покажется тяжёлойДоныне невесомая вода.[2]
1939
Детство
Я был влюблённым в лес и в воду,В простую радость, в игры на дворе.Курил табак. Крал тайно из комодаОтцовский карабин, хранимый в кобуре.
Друзья мои, — владельцы птичьих клеток,Невинных снов, диковинных гвоздей, —В часы нужды курили листья с веток,Дрались у игрищ, крали голубей.
На всё был спрос, к любой покупке повод.Превыше всех коллекций стариныЦенились карабин и книжка «Овод»,Для них, казалось, не было цены.
Мир был предельно прост и ясен.И за пригоршню пятаковМы покупали мыслимое счастье,Закованное в тяжести подков.[3]
1937
Д. Цуп. Иваново после дождя
Апрель
Ту улицу Московской называли.Она была, пожалуй, не пряма,Но как-то по-особому стоялиЕё простые, крепкие дома,И был там дом с узорчатым карнизом.Купалась в стёклах окон бирюза.Он был насквозь распахнут и пронизанЛучами солнца, бьющими в глаза.По вечерам — тягуче, неумелоИз-под шершавой выгнутой рукиШарманка что-то жалостное пела —И женщины бросали пятаки.Так детство шло.А рядом, на базаре,Народ кричал. И фокусник слепойПроглатывал ножи за раз по паре.Вокруг — зеваки грудились толпой.Весна плыла по вздыбившимся лужам.Последний снег — темнее всяких саж —Вдруг показался лишним и ненужнымИ портившим весь уличный пейзаж.Его сгребли. И дворники, в холстовыхПередниках, его свезли туда,Где третий день неистово, со стономЛомала льдины полая вода.[4]
1937
На родине
Там не ждут меня сегодня и не помнят.Пьют чаи. Стареют. Свято чтутТесноту пропахших пылью комнат,Где мои ровесники растут,Где, почти плечом дверей касаясь,Рослые заходят мужикиИ на стол клеёнчатый бросаютКрасные, в прожилках, кулаки.В дымных, словно баня, плошкахМать им щи с наваром подаёт.Мухи бьют с налёта об окошко.Кочет песни ранние поёт.Только в полдень отлетевшим залпом,Клочьями оборванного сна,Будто снег на голову, внезапноПадает на окна тишина.Пахнут руки лёгкою ромашкой.Спишь в траве и слышишь: от рукиВыползают стайкой на рубашкуС крохотными лапками жуки.Мир встаёт такой неторопливый,Весь в цветах, глубокий, как вода.Даже слышно вечером, как в нивыПервая срывается звезда.Людям не приснится душный город,Крик базара, ржанье лошадей,Ровное теченье разговора…Люди спят. Распахнут резко ворот.Мерное дыхание грудей.Спят они, раскинув руки-плети,Как колосья без зерна, легки.Густо лиловеют на рассветеВскинутые кверху кадыки.Видят сны до самого рассветаИ по снам гадают —Так верней —Много ль предстоящим летомБлагодатных выпадет дождей?Я запомнил жёлтый подоконник,Рад тому, что видеть привелось,Как старик, изверившись в иконе,Полщепотки соли на ладониМедленно и бережно пронёс.Будет дождь: роняют птицы перьяИз пустой, далёкой синевы.Он войдёт в косые ваши двериЗапахом немолкнущей травы,Полноводьем, отдыхом в работе,С каждым часом громче и свежей.Вы его узнаете в полётеНебо отвергающих стрижей,В бликах молний и в гуденье стёкол,В цвете неба, в сухости ракит,Даже в том, как торопливо соколМимо ваших окон пролетит.
1938
Солнце
Ходят, стонут половицы.И опять от косякаТянет мне испить водицыЧья-то белая рука.
Я стучал в окно, не чая,Что оттуда, полоня,В белом теле отсвечая,Хлынет солнце на меня.
1936
Август
Ты для меня и музыка, и сон,Последний снег, осенняя прохлада,И всплеск последний града,И ночь, что подступает под балконВеликолепьем августовским сада.
Я весь в тебе. Давай поговорим,Пока мы здесь вдвоём, неотделимы.Как дышим мы дыханием однимИ не живём, а медленно горимИ даже уловляем запах дыма.
Так навсегда меж нами повелось:Считать обидой лёгкое участье,Над чувствами не ставить выше власти,С ума сходить от бронзовых волосИ шёпотом рассказывать о счастье.
Будь для меня постылою простудой,Будь горною тропою до небес.Я не спрошу, — зачем ты и откуда?Будь для меня одним великим чудомИз тех семи прославленных чудес!
Будь для меня и небом и землёй,Пошли на смерть, корми тяжёлым хлебом!Я всем плачу тебе: собой,Словами лучшими и славой ветровой,За эти руки, пахнущие небом![5]
1940
«Я был её. Она ещё всё помнит…»
Я был её. Она ещё всё помнитИ скрип двери, и поворот ключа,Как на руках носил её вдоль комнат,Стихи про что-то злое бормоча.Как ни хитри,Она ещё не смелаЗабыть тот шёпот,Неземную блажь,И как бы зло она ни поглядела,Ты за неё не раз ещё отдашьИ сон, и музыку,И книги с полок,И даже верность будущей жены.Она твоя, пока ещё ты молодИ нет в твоём уюте тишины.
1940