меня от этого забирает! Народ спрашивает, а меня забирает! А что я ответить могу народу- Нетути нигде моих стихов, дорогой ты мой народ! Нетути!.. Нарасхват я весь… Тебе одному- как на духу…
Иван Сергеевич силился понять… Как это?! — стихов Пашиных нигде не напечатано, а народ с ног уже сбился в поисках…
Слова вылетали из Пашиной головы пулеметными очередями. Иван Сергеевич обреченно слушал…
Он старался, он очень старался не слушать и даже заставил себя наблюдать большим пауком, которого Елизавета мечтала извести. Сколько раз она умоляла убрать с глаз долой эту мерзость.
И каждый раз, Иван Сергеевич внимал мольбам жены молча. Про себя он решил таки дать шанс этому жутковатому пришельцу.
Паук возник на потолке из не откуда, неделю назад. Облюбовал себе угол за дымоходом повыше, где сплел паутину и замер в ожидании жертвы…. Вот он сидит!..
Огромный, черный, с бледным крестом на спине…
Паша трещал, не давая Ивану Сергеевичу сосредоточиться на пауке.
Еще теплилась надежда, что влетевшее в одно ухо, вылетит в другое каким-нибудь чудесным образом.
Но, не тут-то было! Слова точнехонько влетали в, аккуратно оформленные маникюрными ножинками скважины ушей, гулко метались в черепе и никуда не вылетали.
Иван Сергеевич, оставаясь внутри пледа, сел вертикально, склонил голову на правый бок и постучал себя по левому уху…
Дохлый номер. Не вылетело ни единой, даже самой никчемной буковки… Все застряло в черепе…
Иван Сергеевич вдел ноги в шлепанцы и пошаркал до холодильника. На стол водрузилась початая Столичная и рисовый пудинг, отложенный на обед… Две тарелки, рюмки, вилки… Иначе с поэтом было не разобраться…
Пашины глазки, при виде Столичной замаслились. Он придвинул к столу свободное кресло, на кресло водрузил портфель, и уже на портфеле устроился сам. Поерзал и, вроде как, уровнялся по высоте с Иваном Сергеевичем…
— Узнаю графские вилки!.. Паша «хлопнул» рюмку и поковырял пальцем изюм в пудинге…
— Знаем мы вашу Мурляндию с холодными носами, господин Иван Васильевич Бунша!..
— Какой еще Бунша?… Иван Сергеевич выпил водочки вслед за гостем.
— Ну, ты же у нас — Рюрикович, как я помню… А я, брат, все помню!.. Паша коротко потрясся телом, беззвучно смеясь…
— А мы, понимашь, пока хвосты коровам крутили, да на гуслях ламбадили, так все в генералы и вышли… ЦК ВЛКСМ, ОПРСТ — знаешь? Мы, брат, везде наследили. Было ваше- стало наше! И все вы у нас — вот где!..
Паша сжал в кулаке графскую вилку… — Вот где!
— Нарышкины мы, а не Рюриковичи… Иван Сергеевич неуверенно улыбнулся и принял игру… Однако, игра продолжалась недолго и закончилась сразу, едва начавшись.
— Да наплевать мне на вас, товарищ Бунша… Слышь, Сергеич, хочешь я на твои рассказы пародию напишу? Ухохочешься!..
— Да не пишу я ничего… такого… Иван Сергеевич подобрался, напрягся и мысленно встал в боевую стойку.
— А ты не ерепенься. Пишешь-пишешь, по глазам вижу… Все пишут и ты пишешь. А цензор внутренний у тебя есть? Нет!.. Путь писателя, брат, — тернист и ухабист! Запомни это и не пиши!
Вот меня — и дубиной стоеросовой по загривку, и рылом в землю, и поганой метлой из всех щелей выметали, а я — вот он. Перед тобой!
Цел и не вредим! Хочешь стихи мои почитать?!..
— Хочу… Да… Иван Сергеевич произносил слова куда не так скоро, как его собеседник. Слово — пауза — слово — пауза… Он проглотил, наконец, пережеванный в пюре, пудинг…
— Читай, Паша. Ждем, с…
— Вооот! А я что тебе говорил! Все хотят! Все спрашивают, все интересуются, как найти, где почитать! Вот и ты просишь. И меня это, знаешь, брат,… забирает!
Пушкин-Есенин и Я!.. Никто так не пишет, кроме нас троих. И все это знают. И ты теперь знаешь. А я Кайф ловлю. Вот ты можешь, как я писать? Не можешь! И ни одно свиное рыло так не может писать. Нас всего только трое, — как Маркс, Энгельс и Ленин…
Паша стрекотал не останавливаясь, «накидывая» рюмку за рюмкой…
— Ты ж мне- как брат, Мурляндская твоя морда. Обнимаю, родственник!
Сергеич, давай споем с тобой, шепотом, на два голоса… А?…
Назюськался Паша довольно быстро. Пил, трещал, не пьянел и вдруг- раз и сдулся.
Лицо его неожиданно размякло, превратившись в старую большую тыкву, голос дрогнул и по носу сбежала слеза…
Вслед за слезой, съехала с ладони на стол и его большая голова. Поэт уснул сразу. Он парил где-то там… в заоблачных высях, между небом и землей и лицо его, теперь спокойное, мирно сопело рядом с недоеденным рисовым пудингом.
На старого приятеля своего Иван Сергеевич смотрел теперь с неподдельным интересом. Заматерел Паша. Шутка ли, двадцать семь лет не виделись.
Вечером, Иван Сергеевич проводил своего гостя,
вернулся в дом и взял с каминной полки книжку. Зашелестели веером страницы… И хорошего, теперь, Иван Сергеевич находил в своих рассказах куда меньше, чем ожидал…
А Паша, с портфелем под мышкой, ехал в свое светлое будущее… И с каждой секундой автобус приближал его к всенародному признанию, славе и бессмертию.
Жена Ивана Сергеевича — Елизавета приехала на следующий день. Она гостила у сестры, оставив мужа на целых три дня без присмотра.
— Кто у тебя был?… Елизавета успела перелопатить гору посуды и втягивала, прислушиваясь к ощущениям, воздух носом…
Дух незнакомый присутствовал…
— Ваня, кто у тебя был?!.. И паука почему не убрал до сих пор?…
Иван Сергеевич сидел на подоконнике, поближе к свету и скреб ногтями зубья расчески. Одновременно — и ногти чистил и себя развлекал…
— А помнишь, Лизонька, приятель у меня был… Паша…
— У тебя много приятелей, всех не упомнить. И прекрати трещать расческой!..
— Ну как же?… Иван Сергеевич потренькал еще чуток, продул зубья и отложил расческу в сторону…
— Припомни, Лизонька, как мы с ним в два голоса, шепотом, пели… Редкий талант!
Ах, — этот? Помню-помню… А зачем приезжал-то?…
— Понимаешь, Лизонька, он знаменитым поэтом теперь стал…
Знающие люди говорят — Не хуже Пушкина и Есенина. И вообще так теперь никто не пишет!..
— Интересно было бы почитать…
— Тук тук…
— Открыто!..
В дверях показалась, до боли знакомая, крупная голова…
— О! Поклонников поприбавилось!.. Таки я пройду, как говорят у нас в Одессе. Я на поезд опоздал!