Читать интересную книгу Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

Фике молча пожала плечами. Увы, ей тоже очень хотелось бы узнать, когда богатство и уют станут доступны княжескому дому Ангальт. Но этого ей не мог пока открыть никто. А сейчас следовало как можно скорее избавиться от накидок и привести себя в порядок – гонг уже позвал гостей в пиршественный зал.

– Принимать нас будут в малом зале для торжеств, – проговорила Иоганна, взбивая кружева у декольте и окутывая себя белым облаком пудры. – Это все-таки семейная встреча, не государственный прием.

– Да, матушка, – Фике узкой ладонью провела по своему более чем скромному платью.

– Фике, дитя, еще раз напоминаю: вы должны служить образцом поведения… Помните: девушке не к лицу объедаться, словно пьяному гусару, – вкушайте мило, старайтесь выглядеть как можно незаметнее и, умоляю вас, не раскрывайте рта без моего позволения!

«Ох, матушка, как же вы ненавидите всех своих детей, как ненавидите меня… Думаю, доведись вам отказаться от всех нас, вы бы с удовольствием это сделали. Однако сейчас вы во мне еще нуждаетесь. И я нуждаюсь в вас. Но придет время, когда вы во мне будете нуждаться как никогда, а я же, напротив, нуждаться в вас не буду совершенно. И вот тогда я скажу вам, чтобы вы не смели рта раскрыть без моего согласия!»

Воистину, нет у нас врагов страшнее, чем мы сами, ибо слово, оброненное невзначай, может вернуться к нам подобно удару шпаги и лишить нас не только надежды, но и самой жизни.

Прием действительно проходил в малом зале. Иоганна сидела напротив дочери, но была вся там, во главе стола, рядом с епископом Августом. Тот вел неспешный монолог о политике, не слишком нуждаясь в собеседниках. Должно быть, оттого, что преотлично знал, что гости внимают каждому его слову как истине в последней инстанции. Проблемы отношений России со всем остальным миром занимали его уже очень много лет. Иллюзий об этих отношениях он не питал, однако предпочитал не думать о том, что его возвышение, о котором слухи уже добрались и до Эйтина, есть дело рук России. Вернее, не столько рук, сколько немалых денег, которые будут выложены за его воцарение на шведском престоле.

Фике тоже прислушивалась к этому монологу. Да, Иван Бецкой был прав: именно здесь, в крошечных княжеских дворах, вершится история, как бы возвышенно это ни звучало. Именно здесь растут будущие императоры и короли, именно здесь получают они представление о высокой политике. Именно это воспитание делает их потом врагами империй или союзниками. Именно…

Но додумать София не успела – за дальним концом стола, где сидел герцог Карл Петр Ульрих, тот самый скверно воспитанный мальчишка, послышался шум. Епископ Адольф замолк, с досадой стукнув кулаком по столу.

– Да что там случилось? – выкрикнул он. – Что за шум? Кто смеет отвлекать меня?

У его кресла вырос могучий камер-юнкер.

– Это ваш племянник, ваше святейшество, – бас камер-юнкера перекрыл все звуки за столом. – Он выпил все бургундское, до которого смог дотянуться.

– Вон! Сей же час выставите его вон! – заревел епископ…

Быть может, Фике забыла бы об этом досадном эпизоде, если бы Иоганна поздно вечером не посетовала, что ее племянник пристрастился к чарке да так, как не всякому уважающему себя драгуну позволено.

– Его воспитатель строг, но герцог изворотлив, как змея. И столь хитер… Должно быть, его ждет великая судьба – ах, целых три короны…

– Матушка, но он же лжив и лицемерен. Да к тому же склонен к выпивке. Я своими глазами видела, как он ворвался в столовую и допивал из бокалов вино. Гадкий, разбалованный мальчишка!

– Дитя, вы не смеете так говорить о герцоге! Его ведет сама Фортуна! Он от момента своего рождения достоин носить и голштинскую, и шведскую, и даже российскую корону.

– Несчастная страна, коей властителем он станет…

– Не сметь! Попридержите язык, Фике! В вас говорят зависть и глупость!

И девочка с удивлением поняла, что сейчас мать права – в ней действительно говорит зависть. Хотя нет, чуточку не так. Она зла, о да, именно зла на судьбу, которая столь ничтожное существо, скучное, некрасивое, падкое на спиртное, одарила столь огромными правами: правами на великие троны, возможностью править Швецией, Голштинией, и даже… Россией!

Быть может, и сама Иоганна втайне завидовала своему племяннику – уж она-то, будь у нее столь обширные возможности, нашла бы им достойное применение, уж она бы сумела выбрать страну побогаче и корону позначительнее!

«Готова спорить, – подумала Фике, – этот гадкий герцог наверняка изберет трон российских монархов. Бедная Россия!»

София понимала, что ей никогда не сказать этого вслух. Кто она такая? Девчонка с оцарапанными коленками, принцесса… с Дармштрассе. Но все же на следующее утро, прогуливаясь с кузеном, задала ему столь важный для нее вопрос.

– И вы, конечно, захотите взойти именно на российский трон?

Герцог презрительно скривил губы:

– И править страной попов и дураков?! Да вы смеетесь надо мной, кузина! Нет и быть не может страны прекраснее моей Голштинии. Только ей я готов служить со всем пылом!

И юный Карл Петер Ульрих отсалютовал сорванным цветком.

«О да, мой дражайший кузен. Я видела, чему вы готовы служить со всем пылом…»

Однако Фике не промолвила ни слова – да кузен и не ожидал от нее никаких слов. Не дурак же он, в самом деле, прислушиваться к лепету какой-то кузины-оборванки.

Преклонение Иоганны перед прусским двором было столь велико, что после Эйтина она не могла не посетить Берлин, не присесть в церемониальном поклоне перед Фридрихом Великим. Конечно, и Фике была рядом с ней. И тут впервые Иоганна ощутила, что дочь выигрывает в том незримом соперничестве, о котором она сама и думать боялась. Император Фридрих обратил внимание на юную принцессу, но весьма жестко оборвал саму Иоганну, стоило ей заговорить о себе и своих желаниях.

В Европе было неспокойно: умерла Анна Иоанновна, престол России занял ее племянник Иоанн Антонович, но всего через год цесаревна Елизавета, поддержанная гвардией и мелким дворянством, выбросила Брауншвейгскую династию из царского дворца. Годовалый Иоанн Антонович был заточен вместе с матерью и более никогда уже свободы не видел. Однако столь печальная судьба не насторожила Европу. Теперь все княжества и герцогства ожидали рождения наследника у Елизаветы или появления того, кого императрица назовет наследником российского престола, буде дитя не родится.

Астрологи пытались прочитать имя счастливца по звездам, предсказатели – увидеть его образ в хрустальном шаре. Но Провидение молчало. Зато не молчали газеты: герцога Голштинии Елизавета Петровна вытребовала в Россию для наследования престола. Теперь хитросплетения высокой политики стали касаться и малышки Фике.

Летом 1742 года король Фридрих производит принца Христиана Ангальт-Цербстского в генерал-лейтенанты, назначив его губернатором Штеттина.

– Он хочет таким образом привлечь к нашему древнему роду внимание российской императрицы! Я чувствую, – бормотала Иоганна, – мне было видение! Ангальт поднимется из забвения, станет вровень с великими домами, навсегда забудет о нищете!

Должно быть, видение матери было пророческим: герцог Людвиг, брат принца Христиана и родной дядя Фике, призвал того в соправители Цербста, и отец стал титуловаться герцогом.

Фике не понимала, но чувствовала, что за всеми этими переменами ей нужно следить более чем внимательно – эти перемены касаются ее так, как не касаются никого в целом мире.

Здесь мы вновь ненадолго оставим Фике – нет смысла рассказывать о каждом дне девочки столь подробно. Однако запомним, что перемены к лучшему заставили ее наблюдать мир еще пристальнее. Она выучилась даже в полунамеках черпать для себя ценные сведения, по обрывкам фраз в беседах матери догадываться о самой сути происходящего.

Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»

Мать Петра III, дочь Петра I, скончалась приблизительно месяца через два после того, как произвела его на свет, от чахотки, в маленьком городке Киле, в Голштинии, с горя, что ей пришлось там жить, да еще в таком неудачном замужестве. Карл-Фридрих, герцог Голштинский, племянник Карла XII, короля Шведскаго, отец Петра III, был принц слабый, неказистый, малорослый, хилый и бедный. Он умер в 1739 году и оставил сына, которому было около одиннадцати лет, под опекой своего двоюродного брата Адольфа-Фридриха, епископа Любекскаго, герцога Голштинскаго, впоследствии короля Шведскаго, избраннаго на основании предварительных статей мира в Або по предложению императрицы Елизаветы. Во главе воспитателей Петра III стоял обер-гофмаршал его двора Брюммер, швед родом; ему подчинены были обер-камергер Бергхольц и четыре камергера; из них двое – Адлерфельдт, автор “Истории Карла XII”, и Вахтмейстер – были шведы, а двое других, Вольф и Мардефельд, голштинцы. Этого принца воспитывали в виду шведскаго престола при дворе, слишком большом для страны, в которой он находился, и разделенном на несколько партий, горевших ненавистью; из них каждая хотела овладеть умом принца, котораго она должна была воспитать, и, следовательно, вселяла в него отвращение, которое все партии взаимно питали по отношению к своим противникам. Молодой принц от всего сердца ненавидел Брюммера, внушавшего ему страх, и обвинял его в чрезмерной строгости. Он презирал Бергхольца, который был другом и угодником Брюммера, и не любил никого из своих приближенных, потому что они его стесняли. С десятилетняго возраста Петр III обнаружил наклонность к пьянству. Его понуждали к чрезмерному представительству и не выпускали из виду ни днем, ни ночью. Кого он любил всего более в детстве и в первые годы своего пребывания в России, так это были два старых камердинера: один – Крамер, ливонец, другой – Румберг, швед. Последний был ему особенно дорог. Это был человек довольно грубый и жесткий, из драгунов Карла XII. Брюммер, а следовательно, и Бергхольц, который на все смотрел лишь глазами Брюммера, были преданы принцу, опекуну и правителю; все остальные были недовольны этим принцем и еще более его приближенными.