Читать интересную книгу Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

У городских ворот мать и дочь встретили все гражданские и военные власти – в полном составе – во главе с вице-губернатором князем Долгоруким. Обеих пересадили в парадную карету и торжественно, под гром пушечного салюта, повезли во дворец. Роскошно обставленные залы, часовые в ярких мундирах у каждой двери, барабанная дробь (опять-таки, в честь приезжих), расшитые золотом мундиры, великолепные платья, сияние бриллиантов… Когда Иоганна с дочерью на другой день отправились обедать, снова стали бить барабаны, им вторили трубы, флейты, гобои… Сказка!

Немецкие простушки еще представления не имели, что все это – присказка, по столичным российским меркам – глухая провинция.

В рижском замке, жарко протопленном, царило столь пышное оживление, что в глазах герцогини сразу и навсегда померкли краски берлинских и брауншвейгских празднеств.

– А ведь это еще только Рига, – шепнула она дочери. – Я сгораю от любопытства: что-то будет с нами в Петербурге?

Фике растерялась среди важных персон, отпускавших низкие поклоны, среди осыпанных бриллиантами дам, приседавших перед ней в величавых реверансах. Слышалась многоголосая речь – русская, немецкая, польская, французская, английская, сербская, молдавская, даже татарская. У герцогини закружилась голова от обилия золота и бархата, серебра и шелка, алмазов и ароматных курений. Палочкой-выручалочкой в этом заколдованном замке стал для приезжих камергер царицы Семен Нарышкин.

– А государыня – в Москве. Вас отвезут туда, когда вы немного отдохнете.

София была ошеломлена. При ее появлении великаны преображенцы брали «на караул», а флейты и гобои начинали исполнять пасторальные мотивы. Ей кланялись, ей оказывали почтение… Иоганна, пораженная роскошным приемом не меньше, а то и больше дочери, писала мужу: «Не могу поверить, что все это делается для меня… В Германии в мою честь еле слышно стучали в барабан, а чаще всего и того не делали…» О дочери в этих письмах не говорилось ни слова…

София Августа видела все. И все понимала.

«Смотри, Фике, вот так поступают глупцы и эгоисты, – шептали принцессе наблюдательность и здравый смысл. – Запоминай и не повторяй ошибок матушки. Твоя цель слишком велика… Молчи, но делай выводы! И это будет самое разумное поведение!»

Камергер царицы был очень удивлен, когда однажды утром невеста наследника престола, милая девочка, в дешевеньком платье, со скромной прической, с тихой улыбкой, обратилась к нему с просьбой:

– Господин Нарышкин, мне бы очень хотелось узнать побольше о правилах и обычаях при императорском дворе. Я ничего о них не знаю… Если бы вы согласились помочь мне, я была бы чрезвычайно рада и признательна вам.

– С удовольствием помогу вам, ваше высочество, – сказал Нарышкин с поклоном. – Вероятно, вас более всего интересуют вопросы поведения на приемах, этикета и моды?

– О нет! – воскликнула София, вскинув на камергера блестящие черные глаза. – Я бы предпочла… Возможно, вас не затруднит объяснить мне некоторые тонкости… Словом, то, что поможет мне лучше понять двор и… Россию… Что принято при дворе, как необходимо вести себя… И я бы очень хотела знать… каковы пристрастия народа российского…

– Конечно же, ваше высочество… – отвечал изумленный Нарышкин. – Я запишу для вас необходимые сведения и составлю рескрипт.

Просияв и поблагодарив, Фике покинула камергера, едва сдерживаясь, чтобы от радости не бежать вприпрыжку по запутанным коридорам дворца…

Камергер царицы был одним из тех первых русских, у которых следовало бы учиться всему, что может пригодиться в этой огромной стране. София многие годы будет вести дневник, где найдут свое место и мысли по поводу самых разных событий, впечатления от прочитанного, заметки о традициях и привычках. Но тот рескрипт, писанный второпях в одной из комнат Рижского замка, останется с ней навсегда.

Впереди лежала Россия – неведомая страна, где скрипели под полозьями саней роскошные снега. Ухали, пробивая твердый наст, копыта кавалерийского эскорта. Выехали из Риги утром и еще засветло достигли Дерпта – дороги были на диво гладкие, по вечерам каждая верста освещалась бочкой с горящей смолой. Бюргерская Нарва встретила их яркой иллюминацией, а за Нарвой открылся путь на Петербург…

Несмотря на лютый мороз, ухабы и вой волков по ночам, Фике все больше нравилась Россия. На границе они сменили неудобную тряскую карету на теплые сани с небольшой печкой, и ехать стало гораздо комфортнее и быстрее. Несколько раз останавливались на ночлег в деревенских домах, и Фике с любопытством осматривала огромную печь, от которой было так жарко, что мгновенно начинали пылать замерзшие щеки, лежанку со странным названием «полати», на которой ютились хозяйские дети, лавки вдоль стен и иконы по углам. Ночью, лежа без сна, она могла часами смотреть через затянутое бычьим пузырем окно в темно-синее звездное небо и думать о том, что так же, как это небо, необъятна русская земля, с ее лесами, бесконечными, занесенными снегом дорогами, елями, подпирающими облака, треском костров и криками кучеров, слабым запахом соломы в сенях и мычанием коров в хлеву.

Где-то впереди ждал Петербург, но до него было, как до этого самого неба, а Штеттин остался уже слишком далеко, и казалось, что она затеряна здесь, среди деревянных изб и колодцев, навсегда. Дни, недели проносились в гонке по российским дорогам, на которых что ни поворот, то заносило сани, а Петербург все еще был далеко, и иногда Фике думала, что его и нет на самом деле, ведь не может существовать город-мечта, который все отдаляют и отдаляют от нее снежные русские версты, а он манит и манит, и сколько в нем вымысла, а сколько правды, не скажет никто и никогда…

Отправлялись в путь ранним утром, в окно Фике видела, как постепенно светлело, голубело, наливалось ярким золотым светом холодное русское небо, а тонкие березы, попадавшиеся вдоль дороги, выделялись своими темными полосками на фоне ослепительного снега, и трещали ветви от мороза, и солнце слепило глаза, а кучер покрикивал, и не было конца-краю верстам, и снегам, и полям…

E. И. В. Екатерина II «О величии России»

Сильная душа мало способна на совет душе слабой, ибо эта последняя не в состоянии следовать и даже оценить то, что первая предлагает ей согласно своему характеру; вообще, советовать – вещь чрезвычайно трудная; я хорошо знаю, как исполнить обдуманное мною дело, но у того, кому я советую, нет ни моей мысли, ни моей деятельности при осуществлении моего совета. Это размышление всегда меня располагало, при советах, какие я принимала от других, входить в мельчайшие подробности, даже усваивать слова того, кто мне советовал, и следовать совершенно его мысли. Это следствие моей осторожности ради успеха часто заставляло думать, что я была управляема, между тем как я действовала с открытыми глазами и единственно занятая удачей, всегда ненадежной, как только не сам задумаешь дело, которое собираешься совершить, ибо кто может поручиться, что способ соответствует вашему характеру, даже если он вам нравится.

Глава 6

Смущение духа

1744

На одной из станций их нагнал курьер из Петербурга. Велено было ехать быстрее, и им поменяли лошадей и эскорт. Теперь Фике казалось, что сани летят, почти не касаясь наста, а молодой офицер, скачущий рядом, на самом деле не человек, а таинственное, волшебное существо в развевающемся плаще и с яркими черными глазами…

Глаза эти приводили Фике в смущение каждый раз, когда она наталкивалась на их прямой, в упор, жгучий взгляд. Офицеру было, вероятно, чуть за двадцать. Фике слышала, как товарищи называли его Темкин, и это странное, непривычное имя чудным образом притягивало ее к нему, заставляло вновь и вновь задумываться, удивляться и вспоминать крутые тонкие брови над горячими глазами, высокий лоб и точеный нос, насмешливые губы, которые, однако, готовы были в любой момент, когда юноша встречал ее взгляд, сложиться в почтительную улыбку. Фике ловила себя на том, что ищет его взгляд, а поймав, вспыхивала и старательно напускала на себя надменный вид, вспоминая, что она – наследница ангальт-цербстского престола и невеста русского великого князя, а этот красавец в офицерской форме (которая, черт побери, очень ему шла!) – всего лишь сопровождающее лицо, помощник, слуга.

Этот помощник, этот слуга, казалось, вовсе не смущался тем, что приставлен к самой принцессе. Иоганна только хмыкала, глядя на то, как уверенно и красиво несет он свою гордую голову, как склоняется в поклоне и слегка кивает в ответ на просьбы. Он летел на своем коне, как всадник из сказки, как будто сливался с конем в единое целое, он выполнял и серьезные и крошечные указания так внимательно и быстро, что даже княгиня не могла придраться и возмутиться чем-либо.

– Давно вы на службе у ее величества? – спросила как-то Фике.