Читать интересную книгу Детство - Маргита Фигули

сейчас, но звуки его тонули в грохоте колес и рыданиях женщин. Они плелись за телегами вниз по дороге и в голос плакали.

На мостках с нами стояла тетка Гелена, незамужняя сестра мамы. Была она стройная, высокая, с гордой осанкой. Волосы у нее были желтые, как воск, а глаза голубые, чисто незабудки среди зарослей белены. Она часто присматривала за нами, когда родителям приходилось куда-нибудь уйти из дому. Мы любили оставаться с ней, потому что тетка Гелена рассказывала нам сказки — слушая их, мы уносились в волшебные замки или искали счастье на свете. Она резвилась с нами совсем как ребенок, хотя была уже взрослой. Но в тот день, когда отец ушел на войну, и она пригорюнилась. Долго стояла перед домом и не мигая глядела куда-то далеко-далеко, поверх дороги. Я держалась за нее и видела, как она кончиком фартука утирает глаза и нос, как изо всех сил душит в себе рыдания. Недаром говорили, что в их семье считалось постыдным выставлять напоказ свои чувства. Все затаить в себе — вот что требовали правила приличия.

Когда телеги скрылись за поворотом и стук колес доносился все глуше, заговорила моя старшая сестра Бетка.

— Нету у нас больше отца, — сказала она, как-то непривычно отчеканивая каждое слово.

У Людки вырвался из груди такой вздох, точно ветер взметнулся в чащобе. Она выдернула свою руку из теткиной и, горько плача, побежала домой. Влетела в горницу, бросилась на постель и уткнулась головой в перину. Так мы ее и нашли: она лежала, свернувшись клубочком, и всхлипывала:

— Тата наш… Тата…

От этих рыданий у меня стиснуло сердце. Я прижалась к ней и так же, как давеча мама тетке Порубячихе, сказала:

— Воротится он, не убивайся…

Мне хотелось приласкать ее, чем-то утешить, но тут вдруг немыслимо загудел каменный мост чуть повыше нашего дома. По нему забарабанил галоп господских коней, в который вплетался перестук легких колес. Мы едва успели подскочить к окнам — мимо них замелькали господские коляски. Постромки у лошадей были украшены кокардами. В глазах так и запестрели трехцветные ленты: красные, белые и зеленые. Господа в колясках радостно что-то выкрикивали, точно на балу в комитатском[4] городе.

Госпожа в сером платье, с ангельским личиком подняла руку в разлетавшемся на ветру кружевном рукаве и воскликнула:

— Eljen а háвоги́!

— Что она говорит? — спрашиваем мы у тетки Гелены.

— Да здравствует война, — глухо отвечает Гелена, испуганно провожая глазами коляски, которые исчезают в клубах пыли и слепящем сиянии солнца.

И вдруг — то ли ее оставили силы, то ли ослепил резкий свет — ей понадобилась опора: она вцепилась рукой в мое плечо и так доплелась до стола.

— Что с вами? — спросила Бетка и бросилась к ведру с водой.

— Какая-то тяжесть на меня навалилась, — придя в себя, еле слышно сказала Гелена. — Да и чему удивляться? — Глотнув воды, она чуть ожила. — Не выходят у меня из головы эти слова, о господи… — Она участливо глядела на нас. — Неужто такое возможно, дети?

Мы так и не успели ответить на теткин вопрос. На дороге снова появилась вереница телег, на которых сидели плечистые парни из Дубравы и рядом с ними женщины с узелками. Но эти держались мужественно, редко какая плакала.

Вдруг в горницу вбежал брат, самый младший из нас. В руках у него отцовский кнут, который он нашел в сарае. Тяжелое кнутовище было не под силу трехлетнему малышу, он держал его обеими руками, опирая о живот. Лицо у него пылало.

Тетка Гелена выпрямилась. Нам никогда не разрешалось приносить в горницу посторонние вещи. Мысль о порядке, который она так любила, должно быть, вернула ей душевные силы. Глаза-незабудки вдруг сделались серыми, и она одернула Юрко:

— Это еще для чего?

— Для импелатола, — сердито сказал он, надув губы.

— Для императора? — удивилась тетка и беспокойно тряхнула головой — вокруг лба запрыгали мягкие волнистые пряди.

— Ведь он хочет войну, — добавляет мальчик. Под каштановым чубом у него озорно блестят глаза.

— А, понимаю… — Тетка Гелена приходит в себя.

В самом деле, стоило бы кое-кого наказать за то, что у нас забрали отца и что вместе с ним забирают отцов у миллионов детей, мужей — у миллионов жен, сыновей — у миллионов матерей, братьев — у миллионов сестер. Кто знает, сколько из них не вернется домой?

Гелена кивает Юрко и вместе с кнутом обвивает его руками. И снова, верно, видится ей воздушный кружевной рукав, развевающийся в господской коляске, и слышится ликующий выкрик: «Да здравствует война!» У нее бледнеет лицо, и вместо сострадания и нежности на нем проступает ненависть, которая так и брызжет из глаз.

Склонившись к самому плечу братика, она шепчет:

— Если бы помогло, так не только императора, многих стоило бы высечь кнутом. И этих вот, что в колясках балаганят.

И снова летят лошади легким галопом вверх по дороге. Их погоняет господский кучер в зашнурованном кафтане. Господа веселятся, а из-за герани в крохотных окнах лачуг провожают их хмурые взгляды.

Мама воротилась без отца.

Под глазами у нее залегли темные круги, взгляд был усталый, печальный. Говорила с нами каким-то приглушенным голосом и беспомощно двигала руками, когда снимала праздничное платье. Мы видели, как она перемогает себя, бодрится и, глубоко дыша, набирается сил.

Тетка Гелена, чуть прищурив глаза, издали следила за мамой и, кивая головой при каждом ее движении, казалось, раздумывала над ее долей.

Уже и мы, дети, знали: родители мамы так и не простили ей до конца, что она вышла замуж за нашего отца. Они хотели отказать ей даже в приданом, когда она выбрала не богатого парня, а бедного, с нижнего конца деревни. Наша маленькая горная деревушка была явственно разделена надвое: на тех, у кого много, и на тех, у кого мало либо совсем ничего. Честность, человечность, трудолюбие тогда не очень-то были в цене. Разве бедняк достоин был дочери газды[5]? Иной раз приходилось идти наперекор родительской воле — и наша мама решилась на это. Из-за ее замужества родители