Читать интересную книгу Конец митьков - Владимир Шинкарев

Приведу навскидку четыре вектора из многих, слоившихся в книгу.

8. Дмитрий Шагин

Первый вектор — конечно, сама личность Дмитрия Шагина, моего любимого товарища того года. Не себя же мне было описывать — если станешь безудержно восхвалять и выставлять образцом для подражания себя, кто тебе поверит? Себя описывать неловко, я и автопортретов-то не писал никогда.

Симпатичное раздолбайство Дмитрия Шагина, в той или иной форме присущее любому в нашей компании (и любому люмпен-интеллигенту, представителю «поколения дворников и сторожей»), нужно было представить, как я уже выразился, сознательной героической стратегией. На роль заглавного митька Митя, конечно, подходил лучше любого: Фила, скажем, тем более Флоренского. Фил и Флоренский — все-таки с высшим образованием люди — редко употребляли в речи эвфемизмы («елы-палы») или слова-паразиты («дык»), а Митя употреблял. Причем если обычно человек употребляет слова-паразиты, чтобы успеть обдумать свой ответ, то Митя, бывало, ответом и не удостаивал, а ограничивался словом «дык».

Из этих эвфемизмов, слов-паразитов, общеизвестных фраз различных социальных диалектов и был составлен лексикон митька. Да чего объяснять, в любой пьющей компании формируется свой лексикон. Разве что семантическое поле митьковского лексикона не ограничивалось, как в других молодежных сленгах, описанием внешности, одежды, досуга и подобных вещей, а было тотальным, покрывало весь язык. Составляющие митьковского лексикона не придуманные, да и нельзя их придумывать — не смешно, не приживется. Приживаются слова примелькавшиеся — нужно только выявить их силу и найти им место в общей структуре. Например в описании психических состояний митька каждый термин неоднократно использовался в реальности. Растопыриться — любимый диагноз для своих знакомых у психиатрического митька Евгения Зубкова, причем диагноз, как правило, групповой («Голубев и Флоренский растопырились хуже Шевчука!»); набрякнуть — так Митя всегда описывал реакцию Флоренского на любой обращенный к тому вопрос, просьбу, тем более — критическое замечание.

Внешность у Мити для митька идеальная, причем с годами она заметно матереет, будто он специально ее взращивает в желательном направлении. Митина будка ящиком дорогого стоит, о такие морды поросят разбивать надо. Почище, чем у артиста Моргунова и депутата Шандыбина. Комплекция соответствующая. Людям с такой внешностью, сумевшим прорваться в масс-медиа, обеспечено пусть поверхностное, но внимание миллионов. Почему Шандыбина регулярно приглашают на ток-шоу? Его мнения или абсурдны, или пусты, связной речью он владеет в меньшей степени, нежели Митя, а оснований цитировать книгу «Митьки» у него нет. Но сама его внешность мимолетно развлекает миллионы зевак, что стоит дороже точных и глубоких высказываний умников, перед которыми, может, и преклоняются, но не миллионы — сотни, ну, тысячи.

Глупо высмеивать внешность. Это когда совсем злоба разбирает, а сказать толком нечего, то начинают: и лысый, и росту малого, и некрасивый... Еще хуже только лезть в семейные дела человека. Не буду обижать Митю впустую; не будет описаний того, как Митя лопухнулся или прокололся, не будет скелетов из шкафа. Напишу про общественно значимые, структурообразуюшие вещи, которые Митя сам, по доброй воле предъявляет миру. Боюсь, он обидится разве что на: тонкий, с романтически-насмешливой улыбкой... среди камней у Финского залива» — это похоже на злонамеренный подрыв удавшегося образа.

Придется пояснить вставной новеллой, забежав вперед. 1989 год. Крупная акция «Митьки в Европе», победа в мировом масштабе. Митьки только что ушли из котельной — и уже экспортный продукт. Спохватившиеся журналисты, ничего толком не зная, наперебой пишут о митьках, великом движении, над которым никогда не заходит солнце.

Идем мы с Митей по Антверпену и с печалью наблюдаем: это надо же развести такое количество шмудаков, чтобы запугать советского человека! Разнокалиберные, сверкающие, абсурдные числом — ясно, что если все жители Антверпена пойдут на эту улицу и купят по полному комплекту, не убудет нисколько. (Потом, сломив советского человека, шмудаки во много раз уменьшились числом.)

Нет, вру! Это было в Париже (второй раз — после «тонкого» Мити — собирался соврать). В Париже советских людей предпочитали унижать с помощью шмоток. Мы зашли в какой-то бутик и в его зеркальных стенах, среди изысканных одежд, я увидел свое отражение (потрепанный, опухший от пьянства тип), а рядом — совершенно чудовищный Митя: в тельняшке с белыми разводами подсохшего пота, сисястый, слипшиеся волосы, весь покрытый слоем сала, как противень в чебуречной. Черные поры на распухшем от жары лице; зубы бурые, с белыми остатками пищи.

Посетители поспешно покидали бутик, даже не успев заметить Митю: такой тяжелый дух от него шел.

Я с усталым злорадством подумал, что вот сейчас он увидит себя в зеркале и как-то засовестится, утрется. Тельняшку заправит, пасть закроет, что ли. Митя заметил свое отражение и замер. «Какой я страшный, жуткий!» — с неподдельным восторгом закричал он, насмотревшись.

Вот как надо! Вот что значит себя грамотно позиционировать! Я тоже выглядел митьком — небритый, в тельняшке, — но при этом стеснялся, боялся показаться совсем уж неприличным, ridicule. Да разве может митек стесняться быть ridicule? Пусть яппи несчастные стесняются; митек ничего не стесняется!

1989 год — это апогей движения митьков, и Митя находился на пике формы, воспринимая свой внешний вид как ценное выработанное качество.

(Если кому нравится современность, то я ему смело скажу, что это остросовременная составляющая движения митьков. Выглядеть приличным хорошим парнем — это стиль всяких других эпох и проектов: советского проекта, американского, древнегреческого, но стиль эпохи постмодерна в том, чтобы не выглядеть прилично, захватить внимание хотя бы через отвращение. Уродливая красота гламура, уродливая красота антигламура — лишь бы не просто, естественно, ведь на простом взгляд не задерживается. Герои эпохи постмодерна — всякие нелепые персонажи, феллиниевские типажи, которые обычно и не умеют ничего, кроме как являть собой типаж.)

Так что не имею я права промолчать о Митиной внешности, для митьков это категория системообразующая. Да что внешность — придется и семью упоминать, когда Митя свою семью сделает для группы «Митьки» категорией системообразующей. Вообще-то шуточки о святом, о необходимости кормить семью, с самого начала в тексте «Митьков» присутствовали, лидер цитат: «А семью мою ты, горлопан, кормить будешь?!» Хотя Митя и примерный семьянин, но тему кормления довел до абсурда репликами о своих двух, затем трех детях, про которых только и было известно, что они непрерывно плачут: «Папа, папа! Дай хлеба!» Наливая себе гораздо больше собутыльника или попросту выхватывая у него бутылку, Дмитрий Шагин пресекал возможный всплеск негодования грозным криком: «Трое детей!» — словно указывая на необходимость утопить в вине этот тпевожащий его факт. (Митя работал в двух котельных, в каждой сутки через семь, но выбирал такие, где производственной обязанностью являлось: осенью включить котел, весной — выключить; все, больше к котлу подходить не надо. В моей котельной платили в два раза больше: котлы с трехэтажный дом, работать нужно. Так что способ иметь хлеб все-таки был.)

Характер у моего Дмитрия Шагина хороший. Доволен собой, обладает хорошим чувством юмора, хорошим жизненным тонусом (то есть часто бывает беспричинно весел), общителен. Тонко чувствует живопись, кино, да и вообще «врубной» — слушает, что ему говорят, и понимает; подбадривает говорящего криками, кряхтеньем, с треском хохочет. Со стороны заметно, что он переигрывает, но собеседнику приятно.

Я еще никогда не упоминал прямо некоторую Митину приблатненность — да и какой же среднестатистический срез без приблатненности, червя русской культуры. Подточил этот червь и книгу «Митьки» (чего стоит любимый Митин «дурилка картонная», то есть по-русски — имитатор полового члена).

Митина приблатненность не злобная, а весело-жульническая; с такими, как впоследствии оказалось, опаснее всего, такие постоянно выказывают «дружбу сердечную», потому как им в лицо упрек скажешь?

Помню, в Сербии ходила от столика к столику и наяривала на скрипках пара цыган — здорово играли, слеза пробирала, но до чего порочные лица! Длинные, чувственные губы, воровато бегающий и вдруг пронзающий взгляд. Конечно, дружба сердечная. Просто ветер опасности дул от цыган. Я поделился своим наблюдением с окружающими — все со мной согласились, кроме Мити: «Очень хорошие люди, и лица у них очень хорошие и добрые. Настоящие братки». Добрый Джон Сильвер вступился за своих ребят.

Многие люди не сразу и распознают эту приблатненность, ведь Митя совсем не агрессивен, даже боязлив (он никогда не мог один переночевать в доме: страшно! Сколько раз он высвистывал меня, когда его семья летом уезжала на родину жены, Украину. Это были единственные случаи, когда он и бутылку проставить мог); многие эту приблатненность только приветствуют. Но многих она сразу и бесповоротно отвращает от Мити, чего он искренне не понимает, хоть и врубной.