«Смотрю на звезд немые письмена…»
Смотрю на звезд немые письмена.Они горят, как свечи в тайном храме,Как летопись, творимая мирами,Но скорбь земли безмолвна и темна.
Невыразимостью земля полна.Мы лишь себя назвать способны сами.Не произнесть греховными устамиЗемных вещей святые письмена.
Но в этот час светлей и выразимейПредстал мне мир, и, вздрогнув, я постиг,Что в это жизни каждый краткий миг
Обожествлю я песнями своими,Что каждый миг свое шепнет мне имя,И что бессмертен скромный мой дневник.
«Кадила дым и саван гробовой…»
Кадила дым и саван гробовой,Наброшенный на труп окоченелыйЗемли-Праматери моей и вздохиМетели-плакальщицы над усопшей,И каждый вечер со свечой своей,Уж оплывающей и чуть дрожащей,Читает месяц, как дьячок смиренный,Над отошедшей Матерью молитвы
Обряда погребального никакНе заглушить рыданием надгробнымО, если б мог я полог приподнятьИ ухом к сердцу Матери прижаться,То я бы понял, с ней соединившись,Что для нее я — только краткий сон,Воспоминанье образов минувших.Читая звезд немые письмена,Припомнила меня, и я родилсяВ ее душе, и так как по складамОна меня читает, развернулсяВо времени судеб небесный свиток,И вот живу, пока судьбу моюОна в слова бессвязные слагает.А прочитает их, и я умру,И в тот же миг бесплотным стану духомВ эфире горнем, в тверди безграничной.
Такие думы посещают ум,Когда блуждаю, маленький и слабый,В дни Рождества по неподвижным дланямПраматери усопшей и смотрю,Как тощий месяц бодрствует над телом,Качая оплывающей свечой.
«В твоем краю голодных много мест…»
В твоем краю голодных много местИ много рук протянуто за хлебом,Но убаюкан бездыханным небомМонахинь-мельниц сухорукий крест.
Такой же крест в душе твоей просторной.Небесный ветр ворочает его,Весь день поет, размалывая зерна.Но им не надо хлеба твоего.
«Говорят, что странники в пустыне…»
Говорят, что странники в пустынеЗрят миражи. Разве зданья этиНе мираж, возникший в тверди синейНа глазах усталого столетья?
Эти кубы, улицы, трамваи,Небоскребы, фабрики и аркиНад мостами — разве не вскрываютБред земли — горячечный и яркий?
Как мираж у старого кургана,Вырастают зыбкие строенья.Это ты, волшебница Моргана,Ворожишь, играя светотенью.
Так давно мне город этот снится.И не знаю, скоро ли воспрянуВ голубой пустыне, где денницаЧуть горит полоской нежно рдяной.
«Гудит мой улей. И робея…»
Гудит мой улей. И робеяВзойду на кафедру сейчас.Но мужество найду в себе я,Когда в толпе увижу Вас.
И с самого начала речиНа месте, где сидите Вы,Я нимб сияющий отмечуВкруг серафической главы.
Во власти благостных наитийВсе круче забираю в высьИ незаметной, крепкой нитьюЯ с Вами связываю мысль.
Воздушным, шелестящим змеемНад аудиторией взлетев,Простор даю рукам обеимИ ветра слушаю напев.
То падая, то возлетая,Бумажным трепещу хвостом,И даль за мною золотая,И весь я в свете золотом.
И, обратись к моим высотам,Раскручиваете Вы нитьИ управляете полетом,Чтобы меня не уронить.
Но из собравшихся едва лиЗаметить кто-либо успел,Как Вы наматывали валик,Когда порыв мой ослабел.
И, властно стянутый на землю,Я трепыхнулся и затих.Опять внизу я. Не затем ли,Чтоб изнемочь у ног твоих!
«…И скоро рук застывшая мольба…»
…И скоро рук застывшая мольба,Как лед прозрачных и окоченелых,И нежность век, и гордый очерк лба,И бездыханность мраморного тела,И губы сжатые, что в странствии земномЕще ни разу страсть не разомкнула…Все это будет. И, борясь со сном,Как ладан, память заклубится, гулом,Надгробным плачем своды огласив,И позабытое подскажет сердцу слово,И в тот же миг страстей земных порывЕго поглотит, и оно угаснет снова,Чтоб возвратиться в вековечный круг,Оставив мне лишь муку мертвых рукИ рта оскал, надменный и суровый.
«Такими же печальными, как струи…»
Такими же печальными, как струиЛетейские, как смерти поцелуи,Такими просветленными, как ИмяТворца и Вседержителя, такимиПрохладными и легкими, как пена,Как в небесах плывущая Селена,Такими же прозрачными, как в РимеВода, и воздух, и вино, такимиНавеки незабвенными, как встречиНа Рождестве, когда горели свечиНа нашей елке праздничной, такимиВесь мир преображающе благими,Как разговор, когда тропою снежнойЯ шел с тобой, доверчивой и нежной…
Памяти Ф.Ф. Штокмара
Сгустилась мгла,И лик усопшего был светел.Тут смерть прошла,Но ничего я не заметил.
Какой конец,Какая благостность и милость!И, как отец,Над изголовьем смерть склонилась.
Полет времен,И легче дыма, легче светаПоследний сонИ прехожденье скорбной Леты.
Легко челаКоснулся ангел, тих и светел.И смерть вошла,Но ничего я не заметил.
20 марта 1930
ШЕЛЕСТ. Вторая книга стихов (Рига, 1936)
«На незаконченной Твоей картине…»
На незаконченной Твоей картинеЯ лишь едва заметный робкий штрих,Простой мазок, одна из многих линий,Но Ты в трудах нуждаешься моих.
Настанет день, когда я нужен будуДля Твоего огромного холста,И без меня не совершится чудо,И не обожествится красота.
«В ответ на призрачность надежд твоих…»
В ответ на призрачность надежд твоихНа неуверенность их робких крылий,Таких же трепетных, как венчик лилий,В ответ на солнечный, цветистый стих…
В ответ на жалобу, на плач, в ответНа всю безоблачность твоих желаний,Таких же ласковых, как стадо ланейНа мирном пастбище ушедших лет…
На твой заливчатый, счастливый бред,На отшумевшую в летах лишений,На отгремевшую в громах крушений, —В ответ на молодость, в ответ на свет…
«В то черное, страдальчески немое…»
В то черное, страдальчески немое,Играющее месяца серпом,Пугающее маревом и тьмою,Сверкающее в блеске голубом…
Широкое, как рокоты органаВ готическом соборе, как хоралБожественного старца Себастьяна,Что в юности так часто я играл…
О, если мне увидеть хоть во сне быТо кладбище расплавленных планет,То черное, рокочущее небо,Которого над нами больше нет!..
«Не стенающий в просторах…»
Не стенающий в просторахГолос ночи снеговой,Не дубравы вещий шорох,Не угрюмый ропот хвой,Не колосьев лепет страстныйНа груди ржаных полей,Не торжественно-прекрасныйЗвон монахов-тополей,Не прибой, не шторм, не грозы,Не шуршанье камыша, —Шелест горестной березыВозлюбила ты, душа.На твоих страницах сухоШелестит осенний стих,И суровый ветер ДухаПерелистывает их.
«Если бы можно было…»