Читать интересную книгу Моцарт в джунглях - Блэр Тиндалл

Впрочем, здесь была своя культурная жизнь. Оркестр Северной Каролины мотался на раздолбанном автобусе от Мантео до Мерфи, занимаясь музыкальным образованием населения. Созданный в 1932 году как проект Управления общественных работ, он до сих пор получал финансирование по «Закону о горнах». На один из их концертов мы ездили всей начальной школой. Сначала мы слушали «Петю и волка» Прокофьева, а потом устроили дикую какофонию, пытаясь играть на пластиковых дудочках, выданных в школе.

Мои родители любили играть на пианино и убедили меня тоже брать уроки. Через несколько месяцев я решила, что гаммы и простенькие мелодии – это скучно. Я хотела учить громкие и драматичные вещи Брамса и Бетховена, которые играл мой тринадцатилетний брат. Я не понимала, сколько в это вложено труда.

Иногда мы всей семьей проезжали тридцать миль по двухполосной дороге, чтобы послушать Филадельфийский оркестр или пианиста Артура Рубинштейна на арене «Рейнольдс» в городе Ро`ли. Роли был всего лишь звеном в цепи «общественных концертов», созданной в двадцатые годы. Здесь продавали абонементы по подписке и выплачивали гонорары заранее, отказываясь от посредников. В Америке было почти три сотни городов, где построили такие музыкальные клубы и приглашали лучших музыкантов, которых только могли себе позволить. Чтобы заполнить полторы тысячи сидений баскетбольного стадиона, билеты на семь концертов продавали за семь баксов.

Хотя я понимала, что для нас, живущих вдалеке от больших городов, концерты – ценнейший культурный ресурс, они все равно казались мне скучными. К тому же стадион, больше похожий на амбар, не мог сравниться с элегантной Венской оперой. Из-за жуткой акустики инструментов почти не слышно, да и увидеть музыкантов было нелегко. Я размышляла, чем бы мне хотелось заняться вместо этого: можно посмотреть на головастиков в ручье у дома, прокатиться на велосипеде до бассейна или проплыть на лодке мимо рододендронов на реке Ньюс.

Пока я училась в начальной школе, родители заставляли меня играть на пианино. Я терпеть этого не могла и не любила пианино как таковое, но к шестому классу я продвинулась настолько, что смогла выступить на концерте. В награду мама купила мне платье принцессы – с пышной юбкой из ярко-розового шифона и атласной лентой вокруг талии. Я с удовольствием вышла в нем на сцену. Но как только аплодисменты затихли, меня охватил дикий ужас. Я подсела к девятифутовому «Стейнвею», и у меня дрожали руки. Я забыла все ноты, прерывалась и начинала заново, и мечтала исчезнуть или убежать со сцены – но все же доиграла до конца. И только отойдя от рояля, я снова стала принцессой.

Это был 1971 год, и кто-то закупил для нашей школы трубы, флейты, саксофоны и тромбоны. Сначала всем нам устроили тест: эта нота выше или ниже? Тише или громче? Я на все ответила верно. И Джонни Эдвардс, черный парень, который жил в грязном доме с пристройкой в сельском округе Ориндж, тоже.

Потом Джонни ушел, а я осталась вместе с остальными подающими надежды музыкантами. В нашей школе уже шесть лет как практиковалась интеграция цветных, но вряд ли родители Джонни смогли бы платить за трубу тридцать баксов в месяц.

Руководитель принялся распределять инструменты – просто по алфавиту. Наконец-то и у меня будет волшебная флейта! Я с нетерпением смотрела, как Микета получает последнюю трубу, Осборн – тромбон, Смит – флейту. Когда дошло до буквы Т, мне оставались на выбор всего два незнакомых инструмента: гобой и фагот (кому-нибудь по имени Янг пришлось бы удовлетвориться казу).

– Я возьму маленький, – заявила я, указывая на скучную черную дудочку с металлическими клапанами. О фаготе размером со столбик от кровати я точно не мечтала.

Если бы я только не спала на «Пете и волке»! В сказке Прокофьева кошка мягко ступает звуками кларнета, волки ходят по лесу валторнами, а птички поют, как флейты. Гобой играет глупую неуклюжую утку, которую глотает волк, и которой только и остается, что крякать у него из живота.

Я притащила свой утешительный приз домой. Собрала пластиковый гобой фирмы «Сельмер», приладила трость и дунула. Ничего. Мама взялась за дело и заплатила за уроки. Моя новая учительница продемонстрировала сложность гобоя по сравнению с другими инструментами, предложив папе дунуть во флейту. Справиться с флейтой оказалось не сложнее, чем с бутылкой колы. А потом она протянула папе гобой.

Раздался мерзкий звук. Вибрирующая трость щекотала губы.

Учительница заявила, что хорошие гобоисты нарасхват, и отправила нас за тростями и всякими другими принадлежностями. Мама даже рискнула зайти в табачную лавку за папиросной бумагой, которой вытирают слюну под клапанами. Полностью экипированная, я поспешила на репетицию.

Я уже считалась заучкой, и никто не спутал бы меня с очаровательными девочками из команды болельщиц, которые играли на флейтах. Но тут я порвала все чарты. Я побагровела, пытаясь дуть в крошечный мундштук, на лбу у меня вздулись жилы. Фагот никому не приглянулся, так что меня сразу назначили главным придурком в оркестре.

Инструмент просто не играл. Даже самые лучшие трости, сделанные из бамбука вручную, почти не давали звука. Поскольку эти хрупкие пластинки делаются под музыканта и под инструмент, выбора у меня не оставалось: мне пришлось научиться делать трости самостоятельно.

С плохой тростью мой гобой только хрюкал и скрипел, будто он обладал собственным разумом. Но когда мои трости наконец заработали, я поняла, что музыкой выразить чувства куда проще, чем голосом.

Хотя, конечно, удовольствие от музыки было не единственным достоинством гобоя. Учительница была права: гобоисты нужны всем. Композиторы пишут для гобоя сочные соло, которые приводят в экстаз любого дирижера. Учителя прощали мне бесконечные репетиции, поездку в горы к оркестру штата и, наконец, недельный тур с университетским ансамблем.

В четырнадцать лет я оказалась в мотеле в Пайнхерсте в компании пятидесяти студентов колледжа. Не прошло и часа, как я прихлебывала пиво из стакана двадцатилетнего барабанщика, пока он рассыпался в комплиментах. Директор ансамбля, местная знаменитость – в пятидесятых он играл на валторне в оригинальной музыкальной заставке «Капитана Кенгуру» – тоже подлизывался к своей маленькой гобоистке.

Летом 1974-го я отправилась в музыкальный лагерь «Трансильвания» от музыкальной школы «Бревард» в Ашвилле, Северная Каролина. Там я познакомилась с гобоистами из Далласа и Атланты. Поскольку для своего возраста я играла отлично, меня взяли в репертуарную программу музыкального центра: там я играла Бетховена и Брамса со старшеклассниками и студентами музыкальных колледжей.

Вернувшись из лагеря, я устроилась на лето в музыкальный магазин, легко убедив менеджера взять меня, потому что я выглядела благоразумной. Вскоре я уже украдкой выпивала с продавцом пианино и временами забивала косячок с гитаристом Рэем. Родители и учителя ничего мне не говорили. Думаю, они даже не подозревали, что школьница, играющая классическую музыку, способна на такое.

Вернувшись в школу, я заметила, что мои одноклассники сидят над учебниками гораздо больше, чем я над гобоем, но не получают такого внимания, как я. Я нашла свое волшебное платье. Если я буду хорошо играть на гобое, то буду получать деньги без утомительной учебы, которая предстоит всем остальным.

Проблема была только одна. Мне приходилось проводить долгие часы за изготовлением тростей, иначе я не извлекла бы из своего гобоя ни одного звука. Тростями была вымощена моя дорога к признанию. Я больше не ходила в свое тайное место у ручья, почти не читала. И, разумеется, не училась.

Юность я потратила на болотные растения. Arundo donax, гигантский тростник – то есть бамбук, из которого делают дешевую мебель, бумажную массу, целлюлозу для вискозных фабрик и трости для гобоев, фаготов, кларнетов, саксофонов и волынок. Мне приходилось складывать два кусочка тростника, связывать их и шлифовать, пока они не начинали вибрировать и издавать звуки, когда я дула в отверстие.

Каждые несколько месяцев из французского Антиба прибывал коричневый бумажный пакет, набитый стеблями тростника. Они звенели, как китайские колокольчики. Измерив диаметр, я раскалывала стебли по вертикали, нарезала на кусочки одинакового размера и, дергая туда-сюда каретку специального станочка, вырезала в них U-образный канал. Потом я сгибала получившуюся полоску пополам, сводила концы вместе и привязывала все это к серебряной трубочке, заткнутой пробкой. На этой стадии требовалась ловкость рук и рыболовная леска. В получившейся куколке иногда зияли дыры, там, где края тростника не сходились. Это можно было исправить, заделав разрыв так называемой рыбьей кожей (специальная штука, которая используется в ювелирном деле). Я старалась не думать, что на самом деле эта мембранка сделана из бычьих кишок.