Едва приступил к рассмотрению списка рабочих гвоздильного завода, чтобы часом позже решить вместе с комиссаром райвоенкомата, кого взять в армию, а кого заоронировать, как Гоникин вызвал его к себе через инструктора.
Гоникин был весело возбужденным. Леща он спрятал в сейф и стал ходить, мягко ступая шевровыми на низком каблуке сапогами.
- Первого взяли в обком, - сказал он. - Давайте думать, кто заменит Курчаткина.
- Обком подскажет.
- Сверху говорят: ищите на месте. Твое мнение? Ты человек обстоятельный, неторопливый, с виду простачок, но к людям приглядка серьезная. Ну как? Есть у нас на месте?
- А чего думать лишку? Берись, Павел Павлович.
Гоникин посмотрел в его глаза:
- Это серьезно, Афанасий Игнатьевич?
- Да и некого, кроме тебя.
- Это что, по принципу: на безрыбпгхе и рак рыба?
- Зачем же? Тут немаловажно желание. А ты как раз и желаешь.
- Коммунист не может так рассуждать: желаю, не желаю. Он солдат партии. Что велит она, то и делает с полным желанием.
- Я это и имел в виду, - согласился Афанасий.
Гоникин остановился перед ним и, строго глядя в лицо его снизу вверх, спросил тихо, с расстановкой:
- А ты потянешь вторым в одной упряжке со мной?
- Не думал пока об этом.
- Хозяйство поселка знаешь. Кадры тебе известны.
Немного медлителен, да ведь со мной никому не придется хлопать ушами. Гонпкин хмуро помолчал, а Афанасий подумал, что, наверное, Гоникина-то и намечают первым.
- При мне не зазеваешься. Не обижайся, Афанас, я привык правду резать в глаза. Подумай о моем предложении.
Афанасий, занимаясь своими делами, всячески примеривал себя к новой предполагаемой работе, но так и не совместил, не подогнал: не то робел, не то мешала какаято фальшь - он не знал. В состоянии неопределенности, недовольства собой томился недолго, пока не пришла самая простая мысль уйти в армию. И сразу все стало на свое место в душе его. С такой сглаженностью чувств и мыслей он зашел в кабинет Гоникина на заседание бюро.
И даже Катя Михеева, прошептавшая ему на ухо, что она все знает и радуется за Павла и за него, Афанасия, не замутила покоя и определенности - в мыслях он уже был далеко от нее и Гонпкина. Он лишь медленно провел ладонью по своей скуле, как бы стирая запах, оставленный прядью ее волос.
Заседание проводил бывший первый секретарь райкома, ныне уже работник обкома Курчаткин, старый партпец крутого нрава. Он вынул из кармана жилета старомодные часы фирмы "Буре", поднес к уху, наполовину скрытому седыми кудрями, потом постучал крепким ногтем по крышке, спрятал часы в карман. Начал с Афанасия Чекмарева, сказал о нем то же самое, что говорил Гоникик:
смыслит в хозяйстве, знает кадры, характер уравновешенный. Только выводы старик сделал неожиданные для Афанасия, и особенно для Гоникина и Михеевой: обком рекомендует секретарем Чекмарева. А товарища Гоникина председателем райисполкома, поскольку нынешний глава Советской власти в районе Антипов не справляется, едва ноги таскает - болен.
- Я промахнулся с Антиповым! - сердито покаялсн старик.
И, убедившись, что никто не возражает против рекомендации обкома, он закрыл заседание бюро. Новому руководству велел приспособить небольшой заводик мелкого литья для ремонта военной техники. На юго-западе идут тяжелые бои. Наши отходят.
Катя зашла к Афанасию и, прямо глядя в лицо его, спросила, лгал ли Павел, сказав ей до заседания бюро, что Чекмарев намеревался рекомендовать Гоникина руководителем райкома.
- Да, был такой разговор.
- Значит, вы, Афанасий Игнатьевич, не сдержали своего слова! непосредственна и решительна была Катя в своем гневе.
- Напрасно шумите, товарищ Михеева, от меня ничего не зависело.
- Нет, вы все знали заранее, но разыграли Павла Павловича, поиздевались...
"Как она задириста, одномерна", - думал Афанасий.
Вспомнилось ему: всегда кого-то убеждала, мобилизовывала, спорила с людьми с удивляющим Афапасня упрямством, очевидно возомнив себя этаким комсомольским совершенством. В язвительном тоне нравоучений прорывалась раздраженность созревшей невесты.
"Экий отродок в юбке, - думал Афанасий, слушая высокопарную, наивную трескотню Кати Михеевой. - И откуда у нее эта чиновничья святость? Живого места нет, вся в резолюциях".
Не выставляя причин, она отчаянно потребовала отпустить ее из райкома на любую другую работу.
Афанасий не любил, когда играли с ним в прятки.
- Объясни толком: почему решила уйти и какую работу подыскала? - сказал он. - Может быть, настроение испортилось?
Михеева заплакала.
- Ну, ну, что за беда? - жалостно сказал Афанасий.
- А ты разве не видишь?
Быстро провернул в памяти жизнь Михеевой, сокрушенно признался:
- Извини, не вижу, не понимаю, Катя. О чем ты?
С презрением к себе сказала, что неловко на комсомольской работе этакой... тетеке, - и развела руками.
И Афанасий, кажется, впервые с веселинкой удивился редкому сочетанию наивного девичьего лица и развитых сильных бедер и груди Кати. Внезапное открытие это смутило его до радостной растерянности. Плутая взглядом вокруг Кати, непривычно косноязычия:
- Наоборот, Катерина, это самое... авторитетнее... погодить надо...
- Да ты что, смеешься?
- Ладно, лето поработай, а там подумаем, - сказал он. - Не унывай, у тебя все впереди. У Павла Павловича - тоже все впереди.
- Отпустите меня на фронт.
- Подумаем. А куда племянников?
"Ну и яблоко... когда вызрела? Но меня на испуг не возьмешь этим чудом природы! Буду глядеть на тебя попрежнему, как будто ничего не произошло", - решительно зарекался Афанасий. Но не замечать тревожной зрелости Кати покуда не удавалось: открытие совершилось, и к прежним представлениям о Михеевой вернуться не мог Афанасий.
4
У каждой женщины есть своя добродетель, ею она гордится, в ней находит опору. И чем менее уверена женщина в своей женственности, тем неуязвимее ее добродетель, щитом прикрывающая ее от житейских невзгод. У Кати Михеевой такой добродетелью было ее девичество и любовь к детям своего брата Василия.
Вернувшись с работы, купала в корыте маленьких сыновей брата. Племянники называли ее мамой, а свою родную - Валей. Валя эта работала геологом по разведке газа, надолго отлучалась из дома. Сорокапятплетнего брата, шофера порта, по весне взяли в армию вместе с грузовой машиной во вновь комплектующуюся воинскую часть за Волгой. Навестив один раз детей, он с грустной радостью намекнул сестре, что свое она упустила: не вышла замуж до войны, а теперь, видно, суждено ей жить при нем до той поры, когда разборчивость возьмет верх над всеми иными чувствами. Молодые воюют, а для забронированных умельцев-парней она слишком бабнста. За вдовца же резон ли выходить? Ему казалось, что посторонние вряд ли оценят ее душу, ум, проявляющийся при чужих поверхностно, задиристо, одномерно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});