Читать интересную книгу Коммунист во Христе - Павел Кочурин

Дмитрий Данилович в словах Старика Соколова уловил вроде как опасение. Надо ли было говорить отцу, что велено затылоглазником. Высказом этим, он как бы предрек ему раннюю кончину. Угадывая этот упрек себе, Яков Филиппович рассудил:

— Так оно нам сулено было. Жертвенностью мученической избранника искупаются земные грехи. Игнатьичу пала святая доля. Через то и изойдет очищение опоганенного места. И Христос лютую смерть принял за пороки людские. А тебе, Данилыч, судьба поле доброе тут осмыслить, коли ты в прошлой жизни причаство имел к этому месту.

Молчаливую выжидательную тишину оборвала опавшая бесшумно сосновая ветка. Она легла, будто тихо положенная, на колено Якову Филипповичу. Он бережно взял ее в руку, огладил иголки и вымолвил:

— Добро вот… Нам благостный признак. Чего бы ей так-то вот обломится и упасть, — Сказав это, он положил ветку справа от себя. — Опала ты с дерева, — обратился он к самой ветке, — а не скажешь вот, по какому резону… Живое в природе часто нам, человекам, зна-ки свои и подает. И догадывайся сам, на добро ли, или во придвещание худа. Не сухая, вишь, эта, зеленая, во добро. Но и так бывает, что худо наперво — потом добром оборачи-вается. Чего бы затылоглазнику до меня?.. Как тут знать, понимать. Может и не было у него никаких злых глаз на затылке. Могло ведь и то зло, какое он карал, худое о нем раз-нести. Мы стали горазды самое Добро по наветам зла за зло принимать, а зло за добро.

Солнце откатилось за сосновый красный бор, Гороховское Устье. Черемуховая круча озарилась косыми лучами. На такое зрелище отнароку приходили за реку полюбо-ваться. В Лягушечьем озерце и на Татаровом бугре все притихло, как после вечери в хра-ме. Старик Соколов и Дмитрий Данилович в этой тишине и сошли с бугра, как сходят с церковной паперти, исполненные причастия. Вот ведь чудо — и в огреховленном месте, че-ловек с благостью в душе, все возле себя светом озаряет… Подошли к дубкам, напротив которых была причалена комяга. С той стороны реки по низу над водой пролетел сизый голубь. Постояли, провожая его.

— Оно и еще подан нам добрый знак, — вымолвил Старик Соколов. — Птица мирная о мире и вещает.

— За Гороховкой голуби водятся, — отозвался Дмитрий Данилович, — на бугор не за-плетают. Тут вороны хозяйничают. Как их мальчишки не зорят, а не улетают вот, что при-вороженные.

— И сами мы в приворжье живем, — проговорил Яков Филиппович. — Нити ведомой в руках наших и нет чтобы выйти из него… Чего бы вот билет-то партийный большевиков держать мне при себе. В душе своя вера, а на показ в осквернении живем. Одного ради, чтобы опосля правдой своей светиться, оставшись в живу. Ведь как сказано-то: "В начале было слово"… А слово-то во дело самим делателям и не выскажи. Так откуда быть в тебе началу без своего слова. Вот и мороку и, как слово сказать и оберечься в деле.

В комяге плыли молча. Когда пристали к берегу возле камня Шадровика, Яков Фи-липпович попридержал Дмитрия Даниловича. И как бы из осторожности оговорился, что не надо многим-то о том же вот затылоглазнике сказывать.

— Оно, коли Андрюха, художник приедет. С ним-то и можно потолковать. Ну а нам-то придется еще поговорить. Татаров бугор, он как бы наше мирство в нагляде… С комис-саром-то нашего отряда мы долгое время в переписке были. Он о многом меня и остерег, чего и теперь опасаться надо. Все ведь в самом начале было предречено нам провидени-ем. А мы вот, добру не веря, во зле остаемся.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Очеловеченье демиурга.

1

Андрей Семенович Поляков, художник, по многие годы приезжал на лето в свое Мохово. Жил в отчей, по его высказу, "пуповой избушке", сиротливо жавшейся к хозяй-скому дому Кориных. Приезда его на этот раз Дмитрий Данилович ожидал с особым не-терпением. После откровения Старика Соколова о Татаровом бугре, он ощутил в себе со-творительную силу. Слово ему о своем поле как бы и сказано. Но слово это не будет тво-рящим, если не обороть противодействий делу. Так просто воли тебе не дадут. Цепей сни-мать не хотят, только меняют. То удлиняют их, чтобы шаг твой в них был пошире, то опять укорачивают. Куда стражникам совсем-то без колодников. Да и сами колодники к цепям вот попривыкали, и обленились, ходя в них. Сказано вот, что святое губится нево-лей и ленью. Оттого и не может Русь на свою дорогу выйти, хотя она всем издавна видна. Это разговоры-пересмешки городской родни Кориных. Они и Дмитрием Даниловичем принимались. И душа его тревожилась за весь мирской люд.

Своими думами Дмитрию Даниловичу и хотелось поделиться с художником, това-рищем детства. Он, в отличие от него самого, да и от городской родни, вроде и повольней. Может и скажет, куда, к какому берегу, мутная река жизни их прибьет. И опять же, ни где-нибудь об этом поговорить, не за чашкой чая или стопкой при языкастых гостях, а на воле, на том же Татаровом бугре. Они мальчишками, как на погост, преодолевая страх, бегали туда на спор, но ночам.

На третий день после приезда художника, в Троицу, они и отправились за Шелек-шу на мотоцикле. Подошли к вековой, не в обхват, сосне, под которой сидели и со Стари-ком Соколовым. Вокруг было тихо, ни вылета черной птицы, ни бульканья лягушек в озерце. Природа чтила святой праздник, радовалась и держала тьму взаперти. Художник не вызывал у затаившегося тут черного духа опасения. Дмитрий Данилович поведал о своем задуме сотворить поле. Сказав "сотворить", укорил себя усмешливо и устыдился: "сотворитель". Это вот он, художник, может сотворить картину. Но сравнить хлебное поле с картиной сам Андрей Семенович пахаря и натолкнул. Как-то в рассуждениях с город-скими гостями о жизни, он высказал: "Великий творец истинной жизни — пахарь, крестья-нин. Подлинную картину нашего будущего ни кому-нибудь, а ему надлежит сотворить". И в голову Дмитрия Даниловича запало — "сотворитель". Хотя и раньше это слово произно-силось, но как-то вскользь, а тут уверовалось в это.

Хлебороб и художник молча, не торопясь, как красоту в музее, оглядели с бугра Нижнее и Верхнее поля. Вспомнились тут свои единоличные полоски. Вроде как о быв-шей собственности подумалось. Представили, какой будет простор без бугра. И верно что в насмешку над мужиками, во грех им, нечистая сила свила в этом уютном месте, себе кубло. Манит, завлекает и тут же пугает наваждениями. Андрей Семеныч не сдержался, воскликнул, размахнув руки крыльями:

— Ширь-то, какой простор будет… И впрямь картину рукотворную в лоно природы впишешь. Вечную, чудотворную, неподдающуюся тлению. Божественную. И будет она истинно свята… Где пахарь с плугом пройдет, и Божьи зерна в землю бросит, там черной силе воли нет.

Андрей Семенович прошелся по плотному слою сосновой хвои, не пропускавшей к свету ростки трав. Задумался, глядя на Черемуховую кручу за Шелекшей, и, обернувшись к Дмитрию Даниловичу, повторил:

— Картину, истинную картину сотворишь… Творцом создан мир небесный и земной. Земной дан человеку, чтобы он, трудясь с душой по разуму, досотворял его. Ты вот это Божье дело и станешь досотворять…

Творец… Демиург. — Жестом руки как бы утвердил это звание за пахарем, — Демиург, — по-вторил.

Дмитрий Данилович и смутился и удивился. Будто не об обычном крестьянском деле шла речь. К чему бы тут этот — демиург-то. Само слово "демиург" было знакомо Дмитрию Даниловичу, вернее вспомнилось. И он высказал усмешливо:

— Демиург… — и хмыкнув, договорил, — смешно как-то…

2

Впервые это пудреное словцо "демиург" коснулось уха Дмитрия Даниловича, когда он работам в МТС главный инженером. Все тогда после победы над Гитлером, как вве-денные в новую веру, яростно набросились на "Краткий курс — историю коммунистиче-ской партии (большевиков)". Из райкома к ним в эмтеэс наезжал старший преподаватель-пропагандист Сергей Львович Горский. Человек уже не молодой, с лысиной. Коммунист, как вот и их Старик Соколов, Яков Филиппович, с первых дней революции, или, как Гор-ский сам о себе говорил, "с семнадцатого года". Веселый и шутливый человек. Его больше знали как отца начальника сельпо — Льва Сергеевича Горского, а сам Лев Сергеич был из-вестен, особенно моховцам, как тесть Саши Жохова, в то время заместителя прокурора. То, что старший пропагандист райкома вбивал в головы эмтеэсовским кружковцам, забы-лось, словно вчерашний снег. А вот слово "демиург" — втемяшилось в башку и стало по-вторяться вроде озорного матерка, которым внятно и коротко истолковывает деревенский люд всякие смыслы. Самому Сергею Львовичу выговаривать слово "демиург" больно нравилось. И он, раздраконивая "Четвертую главу" "Краткого курса", которую называл сталинским евангелием, повторял: "демиург… не демиург…" Будто склонял на все лады фамилию своего вчерашнего недруга. При этом в уголках его губ слюнная пенка скапли-валась. "Не демиург какой-то там бестелесный, сидя на облаке, своим духом творит нашу действительность, а мы сами, вы вот, земные демиурги, творцы своего большевистского пролетарского счастья под руководством и по начертанию…" Дмитрий Данилович и пере-сказал все это художнику. Отдельные слова опускал из-за опаски, от которой не подошло еще время вконец освободиться. Есть ли, нет ли на небе всамделишней демиург, это кружковцам, как ныне говорят, было "до лампочки", а вот своих земных творителей-демиургов они сразу заприметили "ходят в теплых бурка, в кожаных тужурках, в зубах длинные папиросы, не задавай вопросы". И скороговорка: "демиурги носят бурки, остав-ляют нам окурки". И все в таком безобидном подшучивании, больше над собой. Их, трак-тористов, заставляли делать такое, чего прежним мужикам и в голову не приходило. Зи-мой снег пахать, ездить на тракторе по метровому насту, а по осени "не замечать" остав-ленные под новым снегом хлебные и картофельные поля. И тут смешки, как бывало о со-седе зимогоре: "Коли бы снег рожь родил, то и колхозник бы богатым был". Словно при-сказку, или припевку к песне, твердили: "От демиургов во спеси, господи нас упаси". Люд деревенский с войны малость и поосмелел.