Буйный рёв услыхавшие лорды и леди.
Затрещали бронзовые створки ворот,
Море в каждую щель яростно бьёт,
На дыбы - и вновь на четыре встаёт!
Никакая цепь не сдержит его,
Никакая мудрость - нет ничего,
Что могло б ему спутать ноги.
Над игрушечным королевством вода глубока,
Королевская роза в брюхе быка,
А бык - на королевской дороге.
МЫС ШЕРЛИ
От кирпичной тюрьмы и до водокачки
Прибой пересыпает гравий гремящий.
Груды снега теснятся, как тучи.
В этом году вода, перепрыгивая волнолом,
Всяческий мусор тащит
На кладбище щепок за прибрежным льдом.
Наваливается море неряшливое
На песчаный двор, на старый бабушкин дом.
Во дворе на песке грязная груда льда.
Умерла та, чьё бельё хлопало тут на ветру,
Как листы железа.
Та, что заботу о доме не выпускала из рук,
Против своеволия моря воевала всегда.
Как-то на клумбу герани пляшущий шквал
Пробитую гарпуном акулу закинул вдруг,
И корабельный шпангоут* через окно в подвал...
Весь этот сговор стихий упрямых
Она сметала в кучу грозной метлой.
Но вот уже двадцать лет,
Как никто не защищает этот дом седой.
Она кормила его из рук, спасала
От прибоев и прочих бед -
До сих пор не вымыло солёной водой
Лиловые голыши, вмурованные её рукой
В стены, в которых море выгрызло ямы.
Никто не зимует теперь в доме.
Забиты окна,
На которые она хлеба
И яблочные пироги студить ставила...
Но что за дух тут выжил, чья теплится тут судьба,
Кому до этого дома дело, чьё это горе?
На этом упрямом пятачке гравия -
Только обломки, выблеванные морем,
По двору перекатываются под ветром мокрым.
На серых волнах чайки качаются сонно.
Труд, полный любви, - и весь пропал он.
От мыса Шерли, крошку за крошкою,
Отгрызает море мало-помалу.
Она умерла благословлённая,
А я, как прохожая, -
Мимо обломков, залапанных шквалами
Моря злобного и криворожего...
И тонет за Бостоном кровавое солнце.
Из этих иссохших камней, которые ты наполнила
Неизречённой твоей благодатью
Щедро, как молоком -
Я всё равно сумею достать её,
Напоят меня камни...
И ещё о том
Должна тебе сказать я, что эти камни
Для голубки белопенной - никакой не дом...
К решёткам и к башне рвутся чёрные волны.
ЗИМНИЙ СЕЙНЕР
В этой гавани больших пирсов почти что нет.
Море пульсирует под тонкой кожей - это разлита нефть.
Качаются красные и оранжевые баркасы,
Ниже ватерлинии* ободранные до волдырей,
Прикованные к причалам, старомодные, в ярких красках.
Чайка едва удерживается на хлипкой рее,
Не качаясь, хотя порывы ветра все злее и злее,
Она неподвижна, словно одеревенелая,
В сером официальном пиджачке,
И гавань качается на якоре в жёлтом её зрачке.
Посудина подплывает, как дневная луна белая,
Скользит над рыбами, словно конькобежец, пируэты делая,
Унылая, двухмачтовая, будто со старой гравюры.
Три бочки мелких крабов с неё выгружают,
Настил пирса скрипит, его едва удерживают сваи.
Раскачивается шаткое здание портовой комендатуры,
Коптильни, лебёдки, складские сараи, серые и хмурые,
Какие-то мостики вдалеке...
И не замечая стужи,
Сплетничает на невнятом жаргоне вода,
Запахи дёгтя и дохлой трески притаскивая сюда.
Для бездомных и влюблённых этот месяц -
что может быть хуже?
Море за волноломом ледяные осколки кружит,
Даже наши тени от холода синие - такой мороз!
Мы хотели увидеть, как солнце
из воды подымет рассветный веер,
А вместо зрелища нам достался этот заледенелый сейнер -
Бородатый от инея замерзающий альбатрос:
Словно бы в целлофан завёрнут
каждый поручень, каждый трос.
Скоро солнце эту плёнку слижет и пар рассеет,
И всё кругом закачается, в дымке дрожа...
Вот уже верхушка любой волны блестит, как лезвие ножа.
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ
Где три волнолома,
Окрашенных суриком,
Отталкиваясь от берега,
Серое море сосут, там -
Слева,
Где бьёт кулаком
Волна в серый мыс,
Колючей проволокой
Окружённый, тут -
Справа,
Где тюрьма Оленьего Острова -
Свинарники, лужки, курятники,
Как всегда, аккуратные,
Где в камнях лужицы малые
Плёнка мартовского льда
Еще застекляет,
Где в мелких волнах
Над каменистой отмелью,
Белые, как табаки, скалы
(Их каждый отлив оголяет).
Ты по белым камням
Шагаешь от берега, ты
В мёртвом чёрном пальто,
В чёрных башмаках,
С чёрными волосами,
Ты встаёшь на дальнем конце, застыв
Недвижным водоворотом,
Чёрным смерчем,
Стягивая к себе
И камни, и воздух,
И всё, что кругом...
СПЯЩИЕ
Ни на какой карте на свете
Этой улицы нет,
Где в доме спят двое, вот эти...
А мы потеряли и след.
В подводном свете лежат они,
В неменяющемся синем свете...
Там балконную дверь, шевелясь, прикрывает
Жёлтая занавесь, бледные кружева,
Там через узкую щель проникает
Запах влажной земли. И тускло блестят
Серебряные следы улиток.
А вокруг дома - кусты и трава,
И в этих зарослях взгляд блуждает,
Наш застенчивый взгляд.
За бледными, бледными лепестками,
За тёмными кожистыми листьями,
Спят эти двое - глаза в глаза,
Словно слитые лицами.
С туманом сада их дыханье сливается,
Они поворачиваются, не прерывая сна.
Это мы, это мы им снимся, мы - глубина их сна -
Мы, изгнанные из тепла их постели.
С ними никогда ничего не случится.
Веки прикрыты, и тень так темна...
А мы, сбросив кожу, тихо, еле-еле
Выскальзываем в иные времена.
В ПОМЕСТЬЕ
Заморозки.
Бреду в шиповниках, в алой горечи -
Мраморные пальцы среди ягод - греческие девы,
Ты их привёз
с европейской свалки древностей, из-за моря, чтоб
Скрасить свою жизнь тут, в Нью-йоркских дебрях.
Скоро этих белых дам накроют - каждую - дощатой будкой
От разрушительных непогод...
Каждое утро
Садовники (белый пар изо рта)
Осушают пруды, опадающие как лёгкие, но вода
Снова покрывает плоское дно и сухую тину,
Малёк золотой рыбки валяется,
словно корка от апельсина.
За эти два месяца
я изучила твою усадьбу всю назубок,
И выходить незачем:
она от мира отрезана полосами дорог,
Там машины, идущие на Север и на Юг, отравляют воздух,
В ленты раздавливают одурманенных змей...
А здесь - сухие и поздние
Травы с моими башмаками делятся печалью своей.
День забыл, что когда-то он был днём.
Леса болят и скрипят.
Наклоняюсь над безводным прудом,
Где рыбки извиваются, когда подмерзает грязь.
Я их подбираю - каждая блестит, словно красный глаз.
И озеро - кладбище старых коряг и картин былых -
Распахивается и смыкается,
в число запрятанных отражений
принимая их.
ГРИБЫ
Ночью спокойной
Белою тайной
Тихою тенью
Чуть раздвигая
Почву сырую
Лезем на воздух
Нас не увидят
Не обнаружат
Не остановят
Мягким упорством
Сдвинем с дороги
Листья гнилые
Старую хвою
Даже булыжник
Сдвинем с дороги
Мягче подушек
Наши тараны
Слепы и глухи
В полном безмолвье
Высунем плечи
И распрямимся
Вечно в тени мы