– Здравствуй, Танюша, – потом, наклонившись к уху, шепотом спросила. – И как?
Хозяйка правильно поняла вопрос и поэтому подняла вверх большой палец. Галина кивнула, сказав:
– Мы – на кухню. Пусть мужики побудут одни.
Хозяйка с грустинкой усмехнулась:
– И правда: бабья дорога – от печи до порога.
– Идите-идите, – шутливо сказал Фомин и добавил. – Уж постарайтесь там.
Хозяин, а следом за ним и Фомин, проследовал в небольшую скромно обставленную гостиную. Фомин, как дома, тотчас же плюхнулся в старенькое кресло и с удовольствием вытянул ноги, отвалившись назад. Хозяин устроился в другом кресле, напротив.
Чайковский, кивнув в сторону небольшого столика, на котором стояла тонко нарезанная ветчина, конфеты и ломтики лимона, а также крохотные (по оценке Фомина, конечно) из зеленого хрусталя рюмки и штоф с водкой, предложил:
– Давай, а, по одной? Для затравки.
– А Танюша, как? Не будет сердиться? – осторожничая, спросил Фомин.
– Что ты, как маленький, как в первый раз!
– Наливай! – Фомин решительно махнул рукой.
Они выпили и чуть-чуть закусили. Фомин спросил:
– Что в управлении? Я-то, как ты сам понимаешь, в отгулах.
– В норме.
– Начальство как?
– Твое или… вообще?
– Вообще.
– С начальством все в порядке. Краснов, сам слышал, доволен тобой. Тут же забрюзжали завистники.
Фомин усмехнулся:
– Без этого не бывает.
– Насколько мне известно, Краснов поручил кадрам подготовить представление в министерство.
– На предмет?..
– Вот, этого-то я тебе и не скажу.
– А еще друг…
– Дружба дружбой, служба службой, – Чайковский, по примеру Фомина, положил на крохотный ломтик хлеба пластик ветчины и, отправив в рот, стал медленно пережёвывать. Он спросил, постучав пальцем по штофу. – Еще?
– У матросов нет вопросов.
Они снова выпили и закусили в полной тишине. Чайковский, кивнув в сторону музыкального центра, предложил:
– Может, музыку?
– Не стоит… Не стоит пока, – потом спросил. – Как слухи?
– Насчет Краснова? – уточнил Чайковский. Фомин кивнул. – Слухи все упорнее. Я попытался заговорить с самим, но он уклонился от разговора на эту тему.
– Чехарда какая-то, – недовольно пробурчал Фомин. – Надоело! Настоящий проходной двор.
– Самое интересное не это.
– А что же?
– То, кого метят.
– Не тебя ли, Паша?
Чайковский заразительно рассмеялся.
– Сморозил!
Фомин обиделся.
– Почему бы и нет?
– Дурацкий вопрос.
– Почему?
– Потому что ответ ты хорошо знаешь.
– Ну, извини… Так кого же нам ждать?
– Из министерства…
– Вот! Опять варяга! – Фомин недовольно фыркнул.
Чайковский возразил:
– Нет, не варяга.
– Продолжай. Это что-то новенькое. Не Радченко ли… из УБОПа?
– Нет.
– Тогда и не знаю, на кого подумать.
– Кандидат – генерал-лейтенант Воротов.
– Владимир Александрович?! – Фомин рассмеялся. – Вот умора.
– Совсем несмешно.
– Скажешь тоже, – Фомин продолжал смеяться. – Они, что, там решили по второму кругу пойти?
– Кандидатура неплохая, – сказал Чайковский.
– Не спорю. Однако до сих пор еще не было случая в истории управления, чтобы прежний возвращался.
– Все происходит когда-то впервые, – резонно заметил Чайковский, и наполнил снова рюмочки. – Выпьем за то, чтобы хуже не было.
Фомин покачал головой.
– Это я так ведь… Меня, если по правде, мало вся эта чехарда волнует. Завязываю я. Послужил Родине и будет. Опротивело все. И «референт» мой, то есть Галчонок, обеими руками – за.
Чайковский внимательно смотрел в лицо Фомина, стараясь понять, правду тот говорит или ёрничает.
– Ты серьезно решил?
– Чему ты-то удивляешься? Не говорил, что ли, раньше? Что мне еще надо, а? Стаж выработал… Имею право на покой.
– Дело, понятно, твое, – Чайковский покачал головой, – но, боюсь, ничего не выйдет.
– Что значит «не выйдет»!? – раздраженно спросил Фомин. – Что или кто может помешать?
– Не хочу огорчать, но…
– Прошу, без твоих этих длиннот. Говори, в чем дело?
– Саш, только сугубо между нами, хорошо? Сделай завтра вид, что слышишь о предложении впервые.
– Обижаешь! Это когда я тебя подводил?
– Собственно, и не буду от тебя скрывать, лично я вижу резон в словах генерала Краснова.
– Что еще-то он хочет от меня, что?! Дался всем им Фомин. Свет клином на нем сошелся?
– Краснов полагает, что в составе оперативно-следственной бригады по делу, известному тебе, от областной уголовки…
– Надо же! – сердясь, воскликнул Фомин и сильно ударил кулачищем по подлокотнику кресла. Фомин уже догадался, в чем дело. – Значит, снова Тагил? – Чайковский утвердительно кивнул. Фомин раздраженно и вовсе непритворно воскликнул – Сколько же можно!? И ты… на их стороне? Поддержал?
– Подумай, Сашок, разве не прав Краснов, а? Новичку надо сколько вникать? По сути, начинать с нуля. Ты же… Не дитя… Понимаешь.
– С какого «нуля»? Все наши доследственные мероприятия документально оформлены и готовы для приобщения к уголовному делу. Бери – и работай.
– Сашок, о чем ты говоришь? Документы – одно, а живой человек – другое. Хотя… Чего это я тебе, матерому сыщику, объясняю подобные прописные истины?
– Объективно говоря, ты прав, – Фомин обреченно вздохнул. – Как тут ни крути, а все правы. Но мне что делать, а? Так никогда и не распрощаться с тагильчанами? К тому же… не мальчишка слоняться по гостиницам. Пусть теперь другие… И дома… Парнишка в таком возрасте, когда отцовский глаз, ой, как нужен.
Чайковский грустно усмехнулся.
– Я тебя понимаю. Я и сам ведь решил.
– Ты? Решил? Что ты мог решить?
– Решил, что тоже пора уходить в отставку.
Фомин пристально посмотрел другу в глаза.
– Выживают?
– Не в этом дело.
– А в чем?
– Танюша… Ну… Вот-вот подарит сына…
– Кстати, все подтверждается?
– Да! – воскликнул Чайковский. – Нет никаких теперь сомнений, что сын. Будет сын! Мой сын! Мой, понимаешь?!
– Как не понять. У самого… Как беременность? Нормально? Нет осложнений? По-моему, уже скоро.
– Меньше месяца осталось. По словам врачей, сынуля развивается нормально. Танюша – молодец! Хорошо вынашивает. Даже на сохранение ей не пришлось ложиться… Я нервничаю…
– Говоришь, что все нормально, а сам дергаешься. Зачем?
– Все равно же, Сашок, волнительно.
– Успокойся, дружище! И приглашай на крестины. Да… Имя парнишке подобрали?
– Да.
– Какое же?
– Егором решили назвать, – Чайковский вздохнул. – В честь моего деда… Умирая, очень просил, чтобы… Я пообещал… Сам Господь помогает мне держать слово…
– Замечательное, наше имя! Но не будем об этом…
– Чайковский рассердился.
– Как это «не будем»?! А ты хоть догадываешься, кто будет крестным?
– Ну… Наверное, брат твой… Или еще кто… Родня у тебя большая…
– Ошибаешься, голубчик! – Чайковский торжествующе смотрел на друга. – Танюша предложила, а я с восторгом её поддержал, тебе стать крестным отцом. Как? Что скажешь?
Фомина это привело в полное смятение. Чего-чего, а этого он не ожидал от Чайковского. Да, друзья-коллеги с давних пор, но чтобы… Это – уж слишком. Как говорится, не по чину честь. Чайковский молчание Фомина воспринял по-своему. Он настороженно спросил:
– Ты… это… что молчишь? Не по душе, что ли, наше предложение?
Фомин встал. Подошел к другу, обнял за плечи.
– Ну, спасибо тебе!.. – у него запершило в горле. – Обещаю: я буду отличным крестным твоему сыну, – он вернулся на свое место. – А кто будет крестной матерью?..
– Женщины на кухне сейчас этот вопрос решают.
– Не понял.
– А что тут непонятного? Крестной станет твоя жена, если, конечно, наше предложение примет.
– Она? Примет, обязательно примет! Ей да не принять? Еще чего…
– Давай, Сашок, договоримся: ты свои «хвосты» дочищаешь, я – тоже и в конце года вместе подаем рапорты. Ну, как?
– Ты, в самом деле, решил уходить? – спросил Фомин.
– Почему нет? Ты собираешься уходить, а я чем хуже?
– Со мной – совсем другое дело, – возразил Фомин, – я всем уже глаза измозолил. Мечтают, чтобы ушел.
– Преувеличиваешь… как всегда.
– Ничуть. Тебе же еще служить да служить… генерал как-никак.
– Плевать я хотел на генеральские лампасы! – в сердцах воскликнул Чайковский.
– О-го-го. Если всяк станет плевать на генеральство, то… Что же будет?
– Я решил… Твердо решил… Егорушку воспитывать с пеленок… Сам воспитывать… Ради этого… Нет и не может быть у меня ничего дороже на всем белом свете. И остатки моей жизни будут отданы ему, Егору моему.
Фомин решил пошутить.
– А Танюша – рыжая, что ли?
– И ей, конечно, – серьезно сказал Чайковский, но…
В этот момент открылась дверь гостиной, и вошли жены. Они несли на руках подносы с выпечкой. Фомин потянул носом.