Читать интересную книгу Посол Господина Великого - Андрей Посняков

– Марта я.

– Молви, Марта Игнатьевна.

– Есть у тебя враг сильнейший – Ставр-боярин! Пасись его, господине! Пасись! Зело коварен Ставр.

Олег Иваныч усмехнулся: а то он этого раньше не знал:

– Благодарствую, Марта Игнатьевна…

Простились, обратно в палаты поехали – думать, как Петра с Гришаней выручать… Некогда и пообедать было – перекусили на Торгу пирогами заячьими…

Тусклое солнце светило сквозь серую морозную дымку. Медленно прокатившись по небу, склонилось к закату, на миг лишь окрасив оранжевым светом узорочье боярских теремов Неревского конца. Ушло, закатилось за городскую стену, лишь красный отблеск держался какое-то время на золотом куполе храма Федора Стратилата. Из своего терема смотрел на него боярин Ставр сквозь слюду окон. Хлебнув из братины квасу, подсел к столу, скривил тонкие губы в улыбке. Вытащил из дубовой шкатулки березовые квадратики-грамоты, подсвечник ближе подвинул. Горели свечи, потрескивая, стекал, капал плавленый воск.

Перетасовал боярин грамоты, словно карты, недавно во франкской земле придуманные. Вытащил наугад – «Гвизольфи». Усмехнулся, сжег на огне свечи. Следующую достал. «Вощаник Петр». Запылала грамотца. И другая… «Гришаня-отрок». И ее в огонь!

Чем больше грамот сгорало, тем веселее становилось Ставру, радостней, словно судьбы людей зависели лишь от того, пожрет ли – нет ли – огонь маленький квадратик бересты.

Ставр сжег «Гришаню-отрока», захохотал, щелкнув пальцами, романею потребовал. Испил, вновь грамоту вытащил.

«Софья»!

Софья! Боярыня Софья…

Нехорошо усмехнулся Ставр, сверкнул очами оловянными. Шевельнув губами, поднес к огню маленький берестяной квадратик… Сжег дотла, не чувствуя, как пламя опалило кончики пальцев! Заранее сжег, уверен был – никуда не денется Софья. Никуда.

Вечером по приговору веча да суда посадничьего казнили вощаника Петра. Не дожидаясь палача Геронтия, хотели было кинуть по веча велению в прорубь, да слуги посадничьи упросили милосердной смертию казнити – уж больно страшно в проруби то. То и порешили вечники – казнити быстрою смертью. Охочий человек боярина Ставра именем Тимофей вощанику голову отрубил. В порубе отрубил, не прилюдно. Посадник только был, да тысяцкий, да бояр несколько. Неумеючи отрубил, шильник, похабно. Не раз и не два махал саблюкой, покуда голова отделилась от шеи. Все стены кровушкой забрызгал и лицо Гришани-отрока, коего специально на казнь смотреть заставили, за власы держа. Не выдержал отрок, побледнев, сомлел – водицей холодной откачивали. Рекли: завтра твоя очередь, покайся, откуда денжицы взял бесчестные… Не Олег ли Иваныч, человек софийский, дал? Думай, думай, отроче. До утра-то ночь долга! А голову отрубленную мы рядком оставим, чтоб легче думалось!

Узнав о казни, осерчал Олег Иваныч. Заявил сразу – иль все по-моему будет, или – как хотите. Бояре бородищами затрясли – еще чего, будет им кто указывать, Феофил-владыко еле-еле их уломал. Мол, пусть хоть советуются иногда.

Смурной приехал Олег Иваныч на свою усадьбу, что на углу Ильинской и Славной. Завалился на печь, сапог не скинув, скрипел зубами.

– Вот вам и демократия новгородская, вот вам и суд, вот и должность. Как захотели бояре, так и сделали… козлы-козловичи!

Опростал с Пафнутием-служкой да с дедкой Евфимием два кувшина винища хлебного, ругался пьяно, руками махал.

С утра Олексаха зашел. Порешив дела, поехали в корчму на Ивановской – винца выпить. Уж больно поганое настроение у Олега Иваныча было, да и у Олексахи не лучше. Настена, сожительница его, захворала незнамо с чего. Может, простыла, а может, дело похуже – порча! Недаром Настенин сосед на Нутной улице сразу Олексахе не понравился.

– Захворала, говоришь? – Олег Иваныч придержал каурого, сворачивая с Ивановской к Торгу. – После с тобой вина попьем, покуда ж… Есть тут у меня одна знакомая бабка. Только сперва-наперво к посольству московскому заедем. Чай, не успели еще съехать-то.

Глава посольства Иван Товарков принял гостей приветливо, усадив на лавку, угостил квасом, после о делах толковали.

– Возьмем девку, не сомневайся, – выслушав историю Ульянки, покачал головой посольский. – Знает она, где сестрица-то живет?

– Да, говорит, знает. Ну, благодарствую, Иван Федорович. Скорблю, что обошлись с тобой так.

– Пустое, – махнул рукой Товарков. Грустно махнул, безнадежно. Прощаясь, напомнил, чтоб Ульянка утром пораньше пришла, не проспала б.

– Да не должна б проспать, мыслю.

– Вот и славно.

Передав поклон дьяку Курицыну, да Ивану Костромичу, да Алексею-священнику, Олег Иваныч с Олексахой покинули московское посольство и поскакали прямиком к Федоровскому ручью. К бабке Игнатихе в гости.

На сей раз колдунья встретила их приветливо. Сразу провела в избу, у окна усадила. Девка Ульянка, сидя рядом, на лавке, пряла пряжу, напевая грустную тягучую песню – мотив: помесь Зыкиной с Би Би Кингом.

Когда вырастешь, девка,

Отдадут тебя замуж.

В деревню большую,

В деревню чужую,

Мужики там все злые,

Топорами секутся…

– К утру на Москву готова будь, девица, – с ходу сообщил Олег Иваныч, вытащил из калиты на поясе березовую грамоту, писало. Нацарапав буквицы, протянул Ульянке: – Куда подойти, тут сказано. Читать умеешь ли?

– Смеешься, господине? С батюшкой как?

– Да как… – Олег Иваныч запнулся. Отрубленная голова вощаника Петра с утра уже украшала посадничий двор. Ладно, нечего девку расстраивать, все одно уж.

Так и не ответил ничего, Игнатиху-бабку позвал:

– Дело к тебе есть, Марта Игнатьевна, у товарища моего.

Сладились быстро – за полденьги получил Олексаха полный набор колдовских зелий – от порчи, от сглазу, от приворота и даже от возможных превращений в собаку. Последнее зелье взял так, на всякий случай, мало ль, сгодится когда…

Выйдя на улицу, вскинулись в седла. Помчались во всю прыть. На Московскую дорогу сворачивая, не удержал скакуна Олексаха – сшиб на ходу человека в полушубке волчьем, посередке к мосту чрез ручей шел тот, не торопясь особо. Ну и поделом, что сшиб, не фиг посередине улицы шастать, честным людям путь загораживать! Главное, не насмерть чтоб… Да нет, вроде вон, в сугробе шевелится…

– Ах, вы ж, песьи дети, да чтоб вам! – выбравшись из подтаявшего сугроба, пришедший в себя прохожий обрушил на незадачливых всадников потоки отборных ругательств, периодически, с большим знанием дела, перемежая ругань проклятиями, тоже отборными. Где и научился-то?

Что-то знакомое почудилось Олегу Иванычу в его согбенной, но еще крепкой фигуре. Глянул внимательней… Боже!

– Батюшки, никак Пимен-отче!

– Обознался ты, человече, – сразу же отвернулся прохожий. – Какой я тебе Пимен?

– Не обижайся, прошу. Пойдем лучше винца с нами выпьем.

– Делать мне нечего, вино с вами пить, шильниками, – снова заругался прохожий. Однако в корчму пойти согласился…

Да, все-таки профессиональное чутье не обмануло Олега Иваныча, случайный прохожий оказался именно Пименом, еще недавно весьма влиятельным человеком канцелярии Софийского дома, недавно обвиненным – быть может, облыжно – в мздоимстве, симонии и прочих грехах.

– Ты на меня зла-то не держи, господине, за поруб, – хлебнув из чарки стоялого меду, грустно улыбнулся Пимен. – То не корысти ради… А вот ныне и сам – шпыня вместо… – бывший ключник вздохнул. – Феофила тож не виню… передай, когда встретишь. Не сладок теперь хлеб владычий, ох, не сладок. Гришаня-отрок в порубе? За глумы, поди… Нет? За деньги бесчестные? Ну и ну. Чудны дела твои, Господи.

Выпив еще пару чарок, Пимен начал прощаться. Вышел следом и Олег Иваныч. Проводить, уважить.

– Ты вот что, человече, – спускаясь с пустого крыльца, замедлил шаг ключник. – О тех деньгах бесчестных еще Иона-покойничек знал, доходили слухи. С Обонежья они в город идут, да тот путь, видно, кружный. А вот на Обонежье откуда они? То должен был Олекса-ушкуйник вызнать, Ионой посланный. Да сгинул неведомо где, как и Онисифор-инок.

Олег Иваныч вздрогнул, зримо вспомнив тот далекий летний вечер. Деревенский клуб, сбитого лесовозом подростка, рощинский мотоцикл, погоню. И Тимоху Рысь с козлобородым Митрей…

– Про Олексу скажу так: боярыня Софья должна б что знать, – понизив голос, сообщил Пимен и, перекрестившись, быстрым шагом вышел за ворота корчмы.

Софья? Интересно, при чем тут Софья? Очень интересно.

С Софьей продолжал встречаться Олег Иваныч, а как же… Только все реже и реже. И не потому, что разонравилась ему боярыня или он ей… Прусской улицы бояре да слуги боярские слухи разнесли, один другого гнуснее. Дескать, ходит к Софье на двор худой мужичаха, специально для утех любовных нанятый. Олег Иваныч самолично такое слыхал от одного из служек да от агента своего Меркуша, что пономарил в церкви Михаила на Прусской. Все реже заходил к боярыне – видел, мучается Софья от слухов тех, хоть и вид держит, будто нипочем ей.