Читать интересную книгу Закрытые ставни - Николай Корсунов

Алексей ушел от стариков успокоенный, но не совсем. Для верности решил подключить соседку с другого боку. В Куренях все друг о друге знают, не осталась для Алексея тайной житейская история этой самой соседки с проворными, озорными глазами. Муж ее был бакенщиком на Урале, опытным бакенщиком, даже на войну его не брали - за бронью сидел. А насчет брони хлопотал какой-то важный начальник из пароходства. Хлопотал потому, что - и смех и грех! - влюбился в жену бакенщика. Ему б лучше в таком случае спровадить мужа, а он ему - бронь. Болтали, будто такое условие начальнику жена бакенщика поставила: будет бронь - будет и любовь моя! Муж - на бакены, а он - к ней, муж - на бакены, а он - к ней. Говорят, бывало, и заставал, да как-то полюбовно все обходилось, миром. На подначки бакенщик, болтают, вроде бы нисколько не обижался, дескать, не убудет, мол, от того море не запоганится, что пес полакал...

Да опять же - смех и грех! В день, как объявили окончательную победу над фашистами Германии, бакенщик напился, пошел в пароходство и до полусмерти избил того пса-начальника. Дал волю своим рогам!

Когда Алексей спросил, где муж, вносить ли его в списки избирателей, Порфирьевна маленькими хищными зубками блеснула: "В командировке он! На пять лет..." - и крутнула глаза на портрет в тисненой картонной рамке - с него угрюмо смотрел щекастый мужик, стриженный под ежа. Рогов Алексей не заметил.

"Паразит, трус, гад!" - так костерил его Алексей в мыслях. Ведь "хоша" он и в "командировке", а все ж целый, живой. Порфирьевна уверена, что к октябрьским праздникам он вернется по амнистии.

Через дорогу от Порфирьевны живет в мазанке ее ровесница, которую не по отчеству зовут все, а просто тетя Паша. Тете Паше тридцать пять годков, да выглядит она на все пятьдесят с хвостиком. Хлебнула лиха в войну! И сейчас хлебает. Еще бы: на руках шесть голодных гавриков от пяти до тринадцати лет. Посмотришь - лицо простенькое, худенькое, не обратил бы внимания, но глаза... Больно, жутко смотреть в ее вдовьи выплаканные глаза. В них, кажется Алексею, сосредоточилась вся скорбь матерей и жен России.

Муж у Паши был первоклассным капитаном буксира на Урале. Лучше бы ему дали бронь! Под Сталинградом в его бронекатер угодила тяжелая бомба... Ей бы его, Алексея, любовные заботы! Сказала б: дурью маешься, парень... А может, и не сказала бы? Даже наверняка - не сказала бы. Разве она не была молодой? Разве она никогда не любила? Осудить может лишь тот, кто никогда сам не любил.

Порфирьевна оказалась более осведомленной соседкой, чем дед Агей с бабой Ганей. На Алексеево "служебное" возмущение затворничеством Старцевых она тихонечко посмеялась:

- Шабер пуще огня Порфирьевну боится! Возьму и сшибу его супружницу с панталыку. Баба-т она, я те дашь, красивая. А он... - И Порфирьевна пренебрежительно мотнула рукой. - Знаешь, где он работает? Черпаем в санобозе. Деньгу агроме-е-енную зачерпывает, в достатке холит Натальюшку. Я б на ее месте!.. - Вновь сквозь мелкие стиснутые зубы сыпнула смешком. - Он же по ночам с бочками, а она одна средь двух подушек. Взвыть можно в ее-т годы!

Алексей с оценивающим, более пристальным любопытством посмотрел на Порфирьевну: да, у пароходского начальничка губа не дура! Говорят, сорок лет - бабий век, сорок пять - баба ягодка опять. Порфирьевна и в пятьдесят останется ягодкой! Ну, а сейчас, в три с половиной десятка... Нет-нет да и распахнется вроде бы невзначай байковый пестрый халатик, дескать, глянь - не ослепни, холостой, вона какая ножка у бабоньки, вон какие коленочки, какие роскошные, лакомые, как спелые дыни, груди, вся-то я наливная, сытенькая, а талия-то, талия, видишь, экая дивная? Тонкая, вперехват. А черная бровь примечаешь, как зовет, играет?..

Пропади ты пропадом, ведемка заполошная!

- Поручение я твое выполню, агитатор, - со вздохом разочарования обещает Порфирьевна. - В ее собственные руки отдам приглашение твое.

- Не мое, - рассердился пойманный Алексей, - а агитпункта! И не ей одной, а обоим!

- Ладно уж, ладно, - примирительно блеснула зубами Порфирьевна и проводила его до самой калитки.

"Вот сволочная баба! - с веселым негодованием думает о ней Алексей, шагая прихрамывая к своему обрыдлому общежитию. - Попади на ее хорьи зубки расчирхает до косточек, перышки полетят!.."

При всех своих прелестях она все же не застила ему Натальи, нет. А за обещанную помощь - спасибо!

Семь вечера - это еще светло по мартовскому времени. Главная улица, на которой двухэтажное управление пароходства, хорошо просматривается и влево, и вправо. Под сапогами хрумкает подмерзший водянистый снег, лужи иглятся, на макушке клена вертится и старчески хохочет сорока, поглядывая на Алексея. Алексей обзывает ее бабой-ягой, запустить бы в нее чем-нибудь, да нет времени: голова Алексея повернута в сторону Куреней- не идет ли Наталья.

А Наталья не шла. Остальной народ дружно правил к пароходскому клубу. Уже прошли дед Агей с бабой Ганей, уважительно поклонились своему агитатору, а у него не хватило духу спросить, отдали ль они приглашение Старцевым. Прошла в клуб и тетя Паша, закутанная шаленкой по самые глаза, тоже поздоровалась. Здоровались, кланялись, проходили в ворота другие избиратели. Но только Порфирьевна, кажется, поняла, отчего это топчется перед пароходскими воротами агитатор, отчего это болезненно пылают его щеки и высохли, шелушатся губы.

Остановилась перед ним, вынула руку из меховой старомодной муфты, сдвинула со рта платок.

- Ждешь, агитатор? - спросила, а в глазах танцует насмешка. - На меня не греши, бумажку твою в собственные руки отдала. Обещала прийти.

- Не знаю, о ком вы конкретно... Я многих жду. Моя обязанность такая.

С крыши отвалилась длинная тяжелая сосулька и, сея искры, шумно грохнулась у их ног, брызнула голубыми осколками.

- К счастью, - засмеялась Порфирьевна и, снова надвинув платок на рот, ушла в клуб.

"К счастью только посуда бьется", - хмуро подумал Алексей, но тут же понял, что права Порфирьевна, что счастье и впрямь не объехало его на кривой бударе: правой стороной улицы, прижимаясь к тени домов, торопливо шла Наталья. Одна шла! На ней знакомая Алексею шелковая зеленая шаль, шубка с белой меховой оторочкой по подолу и рукавам, новенькие, домашней катки валенки с галошами. Кольнуло: хорошо одевает свою жену "золотовоз" Старцев! Наталья никого не видит, никого не слышит, боится оскользнуться на обледенелых кирпичах тротуара.

Но вот-вот вскинет она свои зеленые глаза, вот-вот. И что тогда? Дух из тебя вон, Алексеюшка, вот что тогда! И вдруг захотелось спрятаться, сгинуть: что, если холодно кивнет и пройдет мимо? Что, если презрительно усмехнется: ах, это вы, ухажористый, пошловатый студент? Тот самый, что ломился в запертые ворота к замужней женщине! Что тогда? Тогда? Тоже - дух вон!

Таким вот паникером оказался Леха Огарков. Стыд-срам! Отделенный непременно на смех поднял бы.

Вероятно, она давно его узнала, поэтому не подняла глаз даже рядом, намериваясь повернуть во двор, где был клуб. Повернуть - и все, ни слова, ни взгляда, словно пустое место.

- Здравствуйте, Наташа, - Алексей загородил ей дорогу.

Испуганный рывок ее темно-русых длинных бровей, и глаза их встретились на мгновенье, свои она сейчас же отвела в сторону, прикусила губу. Губы ее обметаны волдырчиками и язвочками лихорадки. Алексей обрадовался: "Болела! Поэтому не отворяла ворот..." Принимал желаемое за действительное. Без надежды нет и не будет у людей жизни.

- Здравствуйте, - с запинкой ответила она, а глаза по-прежнему в сторону, густые ресницы подрагивали. Наконец вскинула смятенный взгляд, тихо попросила: - Пропустите меня, пожалуйста...

Это слепой ничего не прочитал бы в ее взгляде, Алексей же чуть не пританцовывал, идя вслед за ней в клуб: "Ура и ура, я не безразличен ей! Наша берет, ура и ура..."

Длинный низковатый клуб переполнен, гудит разговорами в ожидании начала собрания. В задних рядах тайком покуривают, щелкают семечки, стоит запах махорки, тройного одеколона и пронафталиненных одежд, надеваемых по редкому случаю.

Настроение у всех праздничное. Хорошее оно и у Алексея, но не настолько легкомысленное, чтобы пробираться вслед за Натальей в передний ряд, где были свободные места. Остался у порога, приткнувшись плечом к стене. Отсюда отлично видна севшая возле прохода Наталья. За весь вечер, как показалось Алексею, она ни разу не шелохнулась, не повернула головы, сидела прямо, глаза - на сцену, только на сцену. Так сидят стеснительные люди, когда знают, что за ними наблюдают.

Скорей бы собрание кончалось! Алексей не слышал слов доверенных лиц о кандидатах в депутаты, выступлений самих кандидатов, лишь автоматически аплодировал вместе со всеми, когда нужно было, лишь отмечал, что собрание вот-вот кончится, что концерт самодеятельности запланирован небольшой, что совсем скоро он, Алексей, снова будет рядом с Натальей, будет провожать до самого ее дома. Фунт терпенья, Лешенька, - пуд удачи!