Американцы из КОССАКа уж никак не были «новичками». На наш взгляд, они даже слишком тут обжились. Их пересадили на лондонскую почву, и они созрели на ней в виде совсем уже местных фруктов — каждый в американском мундире из английского сукна, сшитом у лондонского портного, каждый с блестящим знанием английских военных сокращений, у каждого — прикомандированная к нему хорошенькая англичанка-шофер, входной билет в ночные клубы, свой излюбленный кабачок и глубоко внедрившееся чувство неполноценности по отношению к своему английскому коллеге.
Американцы из КОССАКа испытывали это чувство неполноценности не только потому, что находились на чужбине. Дело в том, что год назад, когда американцы приехали в Лондон, они были представителями армии, еще не получившей боевого крещения, — и послали их в штаб-квартиру ветеранов, работавших у себя, в собственной столице, специально для того, чтобы они вошли в эту военную среду и растворились в ней. Если американец сохранял свою индивидуальность и оставался американцем, он не выполнял своей задачи: ему именно полагалось раствориться, усвоить новый стиль работы, английский стиль. Если же он подыгрывался к своим знатным кузенам — а те, кто до сих пор усидел в КОССАКе, очевидно, именно так и делали, — он лишь все больше совершенствовался в роли бедного родственника. Этот процесс отбора и ассимиляции американцев, пригодных для такой роли, протекал в недрах КОССАКа уже довольно долго. Такое впечатление его работники произвели на нас, когда мы по приезде нанесли им, визит.
Я прилетел в Лондон в самом хвосте свиты Джеки Деверса, через неделю после решающего совещания в Вашингтоне. Мы прибыли целой партией, человек в двадцать, и разбрелись по разным отделам в доме № 48 на Гровенор-сквере. Меня направили в оперативный отдел, — вероятно, потому, что в Америке я изучил то немногое, что было известно о смешанном штурмовом эшелоне десанта, а также потому, что я специально просил дать мне возможность изучить какую-либо отрасль военного дела, а не просто использовать мой штатский опыт журналиста для связи с прессой,
В моем отделе таких, как я, — офицеров запаса и в недавнем прошлом штатских, — было немного. После того как вторжение было окончательно решено, европейский театр военных действий приобрел главенствующее значение, и его командование получило право преимущественного отбора офицерских кадров. Поэтому большинство моих товарищей были из окончивших военную академию или во всяком случае из кадровых офицеров. Но опыта у них было не больше, чем у меня, и они чувствовали себя очень неуверенно, когда впервые знакомились с предстоящей им работой. Это было тем более странно, что к этому времени в американской армии уже имелась группа командиров с боевым опытом — как старших офицеров, так и генералов, — из числа тех, которые составляли план вторжения в Африку, а затем и проводили эту успешную операцию. Но вместо того чтобы направить этих людей в Лондон для подготовки главного удара, их оставили в Африке, где им предстояло подготовлять и проводить десант в Сицилию — операцию второстепенного значения.
Из старых знакомых, встреченных мною в Лондоне, первым попался мне один журналист; он только что прибыл и радовался, что поспел вовремя, ибо полагал, что вторжение может начаться в любую минуту. На другой день после встречи с ним я совершил инспекционную поездку в Бристоль для осмотра стоявших там американских войск; именно на них весь мир возлагал надежды, как на ту силу, которая уже этим летом будет штурмовать "европейскую крепость". Оказалось, что вся эта грозная армия состоит из штаба корпуса, имевшего свое местопребывание в самом Бристоле, и одной единственной пехотной дивизии в пятнадцать тысяч человек, расквартированной в его окрестностях. Вид у солдат был столь же аккуратный, — и столь же мирный, как и у полей, по которым они маршировали, приучаясь к походным лишениям в благорастворенном воздухе мягкой английской весны. Выходы в поле практиковались редко и в малом количестве, ибо при маневрах неизбежно вытаптывались посевы, — и не военное министерство, а министерство земледелия решало, для каких надобностей должна быть использована английская земля в эту весну 1943 года.
Опытные солдаты и офицеры все находились на средиземноморском театре военных действий; именно этот фронт пользовался преимущественным вниманием Вашингтона. У нас же, в штабе Джеки Деверса, когда мы приступали к делу, ничего не было в руках, кроме бумажки с приказом подготовить вторжение на континент в кратчайший срок, предположительно к весне 1944 года. Вначале у нас не было даже плана вторжения. Его еще заканчивали и отделывали в Норфолк-хаузе на Сент-Джемс-сквере, и достать его не было никакой возможности.
Единственное, что у нас было, — это распоряжение Совета начальников генеральных штабов, но оно было слишком кратко и дано в слишком общей форме. Именно на первом заседании, когда мы попытались его уточнить и выработать организационную схему, в которой точно определялись бы полномочия и обязанности каждого лица, — мы и получили кличку «Джонни-новички». Для джентльменов из КОССАКа мы, кроме того, были хлопотуны и надоеды, которые грозили нарушить их покой и сломать установившийся порядок навязчивыми расспросами — почему это так и почему это не так — и слишком большим изобилием идей по вопросам, о которых мы имели слишком мало понятия. Все в свое время, отвечали нам, все вопросы разрабатываются. Планы составляются квалифицированными специалистами, которые хорошо знают Ла-Манш и его берега и хорошо знают противника. Вот придет время и начнется выполнение плана. Когда это время придет, нам скажут, и что тогда от нас потребуется, нам тоже скажут.
Все это было довольно резонно, и, нечего отрицать, мы и в самом деле были новичками, в достаточной степени невежественными и наивными. И все же это была полная нелепость. Картина была такая: с одной стороны необходимость колоссального усилия для того, чтобы осуществить вторжение в Европу; с другой стороны — полная неподготовленность союзных войск, находившихся на территории Соединенного Королевства, к какому бы то ни было усилию. Неподготовленность эта выражалась не только в том, что налицо у нас была одна единственная пехотная дивизия, с которой никогда не проводили десантных маневров, — ибо в Англии, по-видимому, не имелось свободных берегов для такого учения. Корни этой неподготовленности сидели глубже — в инертности и равнодушии всех, кого это дело прямо или косвенно затрагивало, начиная от английских генералов с их штабами, до гражданских организаций, ведавших заготовкой и нормированием продовольствия, распределением рабочей силы, реквизицией зданий и территориальных участков. Но когда мы жаловались американским офицерам, уже пробывшим год в Лондоне, они для всего находили оправдание. Что нам оставалось? Телеграфировать в Вашингтон: "Нам тут плохо, мы хотим домой!" — и это всего через какой-нибудь месяц после того, как мы явились, вымытые и прифранченные, в эту новую школу? Мы чувствовали себя очень одиноко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});