Пересадка
Фото: взорванный Франкфурт на фоне аквариума пивной,чёрно-белое фото на новом могильном камне.Сегодня небо – остановленное дно,но без В-52 в зоне разорванного заката.
Я здесь – только тень. Случайная остановка.Пересадка на пути из прошлого в послезавтра.От семейного древа остались тольколистья писем, стены без тенейда заросшая лавка.
Послезавтра сулит покойную волю.Tолько я не верю в его посулы.Здесь всё ещё дышит дымное поле.Тут небо обычно – облачный бархат.Мы здесь были недолго.Чёрной точкой на белом.Чёрно-белое фото: взорванный Франкфурт.
Рождественские стихи
От Вифлеема к лазаретуконвой прошёл до поселенья.Погас кремнистый путь. Вдалигорит звезда Давида.Безводным инеем наутросоль на поверхности земли.
В долине – дым. Мангал горит.Радар с ракетой говорит.Гниение на дне пещеры,там сера адская дымит.И шпиль в бездомности безмернойстоит столпом, как символ веры.
Подходит праздник. Пёстр базар.Поп раздувает самовар.Кто обнимает тротуар,кто из кувшина винотянет. Мерцает жёлтая звезда,и не смолкает никогдаструна в божественном диване.
Под слоем вечной маеты:менял и клерков, пестроты,соборов, гомона и звонав туманной гавани кострывсю ночь горят. Из пустотыгудит норд-ост. Потом с утрадымятся башни Вавилона.
Утром
В тихой заводи получасачуть плеснуло судьбы весло.В полусонном глазу небесномстынет медленный самолёт.
Пограничное пробуждение,скрытый сумрачный перелёт.Если свыкнуться с полусветом,слышно – кто-то тебя зовёт.
Утро белое или серое,словно известь родильных палат.Незнакомая женщина Вератихим голосом говорит.
Отвечает Надежда, а может,Руфь вздыхает, на миг ожив.С фотографии чёрно-белойулыбается Суламифь.
* * *
Близкое небо Вермонта.Тучи, идущие низко,за линию горизонта,за ледяные карнизы,
за тонущие вершиныв остановившейся дали.Фермы, часовни, лощины,плотины в синеющей стали.
День, погасая стынет.Тянется тень сегодня.Снег на ладони сына,тающий дар Господний.
31 декабря 1993
Дорога номер один
Складская, слободская и пакгаузная,фабрично-выморочная,мазутно-газолиновая,обызвествленная артерияот ржавых Аппалачейсквозь бифуркацию тоскив бескровный тлен пустых мотелейи далее везде: в зелёный водоёмбегущих крон,ночных радиоволнуснувшей Атлантиды,где в обмороке улиц – фосфорбессонницы, невидимых и днёмперемещённых лиц.
Январь в Нью-Йорке
Ветер стих. Зайди за угол, передохни.Отпускает в груди. Вверху загорается уголь.Боль стихает. Всё одно, куда ни гляди.На закате: Луга, Бостон, Барт, Анн-Арбор, Калуга.
Дым ложится в затихший окопный Гудзон,скрывая конечную сущность парома.Запретить бы совсем, сейчас как пойдут по низам…Все теперь мастера в ремесле покидания дома.Размозжи мою мысль, мою речь, эту грустьна волокна, частицы, впусти в этот город, как влажность.В общем шуме не слышно, кого назовут,да теперь и неважно.
Лучше бы помолчать, когда нету и слов,слушать тающий шопот угасания пепла.Когда смотришь подолгу, Свобода подъемлет веслои Манхэттен плывёт в пионерское лето.
Всё смешалось, разъято, позволено, разрешено.И ползёт, как безвкусный озон, безопасная зона.Все в прострелах мосты под ничейной луной,и дичает ландшафт без тени на полгоризонта.
Уездные заметки
Это такое время,когда видишь своё дыханье.Время, когда незаметновечернее освещеньепадает в тёмную нишуна платформу с часами,ставшими в полшестого,когда прошлое слышно —выйти и подышать.
Там гештальт пассажировне по Юнгу и Фрейду,химеры Перова и Босхана жжёном льду с мочевиной,и станционный штакетникнадвое режет пейзаж.
Мы проходим по шпаламк чёрному ящику почтыи посылаем письмасилуэтам о снах.
Псы у бездонной лужитерзают бессмертную кошку.Прогулка становится драмой,крестным путём к киоску.Вечна тоска уезда.Холодновато, гулко.Отсвет Москвы за лесомот нас уплывает утром.
* * *
Летопись вздоха —глухой разговор:вяжется незаметный узор,зреет неизмеримое зренье.Мягко шуршит оседающий кров.Спящею кошкой прошлое дышит.Если прислушаешься – услышишьтихий янтарь застывающих слов.
* * *
Телефонный звонок из зиянья забвенья,где всё по-прежнему: трубка, чёрно-белое фото, обрезки ногтей,недочитанных книг вереница театром теней.Те же стены, с другими обоями, —обман зренья и света.Номера на обоях – коридорная азбука детства,чужого ремонта жирный розовый след.Блики лампы, гранит пресс-папье,твой бессмертный янтарь, Грин и Диккенс на полке,и кастрюля укутана в клетчатый плед.Я из школы пришёл, левая ноет рука —потерялась перчатка. В конце имени скачет «й».Зазвонил телефон – но и звук превращается в лёд.
Фото
Пейзаж живёт на дне пейзажа.Как ожидание – внутри.Ты точно ларчик отвори.Оттуда вылетает дваждыих отражением в окневдруг увеличенная в трираза – птичка, как надежда,(на дне мерцающем Куинджи)запечатлённая внутри.
Подводное плавание
Я значительно усовершенствовал техникуи научился нырять глубже.Теперь я могу достигать днаи проводить больше временис его обитателями.Я чувствую рассеянные холодные прикосновениябеспозвоночных. Большие рыбымедленно подплывают и заглядывают мне в глаза.Мне страшно и подумать,что там, за этим взглядом.Кончается кислород,и мне становится одиноко.Солнечные лучи растворяютсяв водных сумерках, и только донный натюрморт:раздавленная пивная банка,использованный презерватив,стреляная гильза —напоминают мне о доме.Я отталкиваюсь и плыву наверх,возвращаясь в сон.
* * *
Брожу по местам преступленияи, как Ходасевич, дышу:свободно, весенне-осенне.И как сумасшедший всё жду,что что-нибудь да случится.Летящая, словно взор,случайно-прекрасная птицапрокаркает свой приговор —до боли знакомого неба.Объявит, и я побредуот мест, где любили, налево,к заливу, к закатному льду.
* * *
Дальнее дыхание весны,облака невидимый полёт.Ночью электронный лёт звездыищет свой эфирный антипод.
И пока молчанье долготыотражает падающий снег,площади полночные пусты:треск реле да блеск ночных планет.
Некогда в воронежских лесахя один лежал – гуд проводовв нищем поле говорил судьбой.В сумрачных низинах таял страх.
И теперь, когда седой глаголвыдаёт, как шубы, реквизит,воздух, пролетевший дальний луг,тихо из отверстия сквозит.
Бессловесен мертвенный экран.Отсветы мерцают стороной.Но, как довоенная, с утра —сукровица снежная весной.
Селище-уголь