Читать интересную книгу Дама с простудой в сердце - Михаил Март

Ники будут идти дела, тем больше ослабевать и увядать будет старшая дочь. Такие вещи происходят часто в природе и Веронику нельзя в этом упрекать. Она не знает о своих скрытых возможностях. Но девочка очень целеустремленная, эгоистическая, безжалостная. Она ни перед чем не остановится. Из вас она уже выпила все соки. Не обижайтесь. Но жить вам осталось недолго. Год, может, два. У Юли и вовсе не развита сопротивляемость организма и духа. Она рождена, чтобы жить для других. Этим и пользуются вампиры. Не намеренно, конечно. Но чем целеустремленней становится вампир, тем больше сил теряет его жертва. Это все, что я могу сказать вам, Анна Дмитриевна. Поверьте, мне очень неприятно говорить матери такие вещи, но скрывать правду вовсе преступно.

Наступила долгая пауза. Вероника, сидя в гардеробе, скрипела зубами. Она уже ненавидела эту женщину. Наконец княгиня заговорила. Голос ее звучал хрипло, едва слышно.

— Вы видели картины, висящие в малой гостиной?

— Видела. Я понимаю, почему вы меня об этом спрашиваете. Аура, исходящая от них, не соответствует изображенному на полотне. Я сразу поняла, что верхний слой красок — всего лишь макияж, сквозь который проступает мощная энергетика.

— Вы правы. И я вам верю. Каждому вашему слову. У меня накопились собственные наблюдения. Юля родилась крепкой девочкой, но как только родилась Ника, у Юли начались проблемы со здоровьем. Я же мать и вижу, что происходит… Скажите на милость, как мне спасти свою старшую дочку?

— Их надо разделить.

— Вы думаете, очень просто разделить двух родных сестер?

— Трудно. Но другого способа я не вижу. И чем дальше одна от другой будут находиться, тем лучше для Юли.

— Отослать ее в другой город?

— Лучше в другую страну. В такое место, куда непросто попасть и долго ехать. Хотите уберечь старшую дочь, делайте, что я говорю. А ваша младшая нигде не пропадет. Она добьется своего в жизни. Вампиры всегда найдут себе жертву, а то и несколько сразу. Не мешайте ей и не останавливайте. По-вашему она никогда жить не будет. Поберегите себя. Вы еще нужны старшей дочери.

— Вы правы. Остаток своих дней я отдам Юлии. Я найду деньги и отправлю ее за границу. Если не я, то кто другой вытащит ее из болота?

Ника спустилась в подземелье, бросилась на кровать и ревела навзрыд, стуча маленькими кулачками по подушке.

20 мая 1996 года

В то время, когда в имении князей Оболенских разыгрывалась трагедия, в одной из квартир Питера на Гороховой улице царило благоденствие. Молодой человек лет двадцати, коренастый, симпатичный, с открытым лицом и широкой улыбкой, сидел в глубоком плюшевом кресле и наблюдал, как мужчина средних лет с непримечательной внешностью разматывал скрученные в рулон полотна и расстилал их на полу. Охи, ахи и вздохи выражали неописуемый восторг ползающего на коленях солидного человека в дорогом костюме.

— Ты себе не представляешь, Бориска, насколько твой отец велик. Его мастерство достигло совершенства. Нет, ты только глянь. Он сумел довести легкий незначительный штрих до той же небрежности, с которой его наносил сам Илья Ефимыч.

— И все же отец не Репин, а копиист. Это не искусство, эстрада. Художник должен оставаться самим собой и иметь свою неповторимую индивидуальность.

— Зря, батенька! Зря! Учился бы у отца. Прибыльное дело.

— За это прибыльное дело он уже отсидел два года и еще шесть осталось.

— Но как сидит? Знаешь, каких денег стоит содержать безмозглых начальничков, чтобы Леониду Ефимычу жилось в зоне как у

Христа за пазухой, да еще творить такие шедевры.

— Знаю, видел. Только что приехал из его апартаментов. Не так уж там сладко. Свобода есть свобода. А насчет содержания, Давид Илларионович, то не стоит передо мной-то лукавить. Шесть копий этюдов Репина к «Крестному ходу» вы спихнете хозяину, а оригиналы, с которых отец работал, оставите себе. Я же не профан, сам художник. И цену подлинникам знаю. Эти шесть подлинников миллиона на полтора долларов потянут. И сколько из них перепадет зоновским кумовьям? Гроши. Они там банке с тушенкой радуются.

— Молод ты еще, Бориска, рассуждать о таких вещах. Ты, милок, не забывай, что на имя твоего отца в банке счет открыт, и ему капают немалые проценты. Выйдет на волю миллионером. Сейчас сидит за каменной стеной, а я свою шею подставляю. Если что, спросят с меня, а не с зэка. Он вне подозрений. Или, может быть, скажешь, что я в тебя мало сил вкладываю? В институт без экзаменов, о хлебе насущном не думаешь, уже две выставки тебе устроил. А что я от тебя требую? Отца своего время от времени навещать и несколько рулончиков холстов свозить туда и обратно.

— Так я же претензий не высказываю, Давид Илларионыч. Вы сами этот разговор затеяли.

— Вот так-то лучше. Помоги-ка мне упаковать подлинники. Повезем на экспертизу. Там со вчерашнего дня ждут. Четырнадцать картин надо успеть застраховать, через три дня владельцу возвращать пора.

— Застрахуете оригиналы, а возвращать-то папашину мазню будете. Зря торопитесь. Краска еще совсем свежая.

— И так уже два месяца держу. Более невозможно. А что касается краски… В старых оригинальных рамах, тяжеловесных и потускневших, даже репродукция за оригинал сойдет. И потом, хозяину акт экспертизы важен и страховой полис, к картинам-то глаз привык. Тут, брат, психология главную роль играет, а не познания в живописи.

— А коли подмену потом обнаружат?

— Дурачок ты, Бориска. Вон, глянь, все стены шедеврами увешаны. Ни одной копии мы с них не делали. Зря рисковать глупо. Хозяева этих картин не стабильны. Сегодня пан, а завтра пропал и понес на продажу. А хозяин Репина стоит твердо на ногах. Такой только хапает себе в кубышку и скорее удавится, чем хоть одну картину продаст. Он показывать их и то не всем может. Натуру понимать надо, видеть и прощупывать, а потом уже выносить решение, копировать его коллекцию или нет. Да и тут наглеть не следует. У него четырнадцать картин, а мы только Репина скопировали. Потому что он его чтит. А вот картины Кустодиева может и

обменять сдуру. Тогда мы тут же влипнем. Мера во всем нужна. Фраера жадность погубила.

— Перешли на любимый жаргончик.

— Скольких я блатных да приблатненных от «колючки» спасал! С волками жить — по-волчьи выть.

— Поражаюсь я вам, Давид Илларионович. Адвокат, можно сказать, с мировым именем, а такие аферы прокручиваете. Хобби, что ли?

— Да уж. Насмотрелся я на уголовничков всех мастей. Так вот, был у меня такой подопечный. Еще при советской власти. Главным кассиром в банке работал. Так его сын четвертаки рисовал — от настоящих не отличишь. Он их подсовывал в банковские пачки вместо настоящих. Дальше — больше. Сынок матрицы сделал, деньги печатать на станке стали. На поток дело поставили. И влипли. Жадность фраера сгубила.

— И что им было?

— Расстреляли обоих. Попались под жесткую руку Андропова. Тот нечисть не жалел. Каленым железом выжигал. Тяжело тогда нашему брату адвокату приходилось. Нищенствовали. Идея с картинами мне случайно пришла. Как-то один мой подопечный принес на хранение сразу трех Брюлловых. Я аж ахнул. У него обыски производили, всю родню шустрили. Ничего не нашли. А ко мне и носа не совали. Как мог, помог мужику. Вместо десяти лет три года схлопотал. Большим человеком был. По рыбному хозяйству заправлял. Ну и деньги в искусство вкладывал. Тогда еще особняков не строили. Красные вернутся, все отнимут — скоммуниздят. Вышел мой бедолага через три года, а я ему картины возвращаю. Вот, мол, сберег. Тот едва дара речи не лишился. Я же ему расписок не давал. И вообще, конфискованное сберег. Ну он, понятное дело, меня отблагодарил, а потому как с коллекционерами якшался, слух пошел. Мол, есть один адвокат по фамилии Добронравов. Очень честный и надежный человек. Никогда не подведет. С тех пор клиентов у меня хоть на веревочке суши, а если что сохранить надо на время отсидки, то тут и вопросов не возникало. А потом и солидные клиенты появились. Уже не урки и не аферисты, а достойный народ.

— Типа этого банкира репинского?

— Я их презираю, Бориска. Малому тридцать шесть лет, а он владеет крупнейшими банковскими объединениями и личный счет имеет под миллиард. Сам, что ли, своими мозолистыми руками заработал? Эту тварь мне не жаль. Я их за людей не считаю. Порядочного коллекционера я отродясь не накалывал. Спроси у отца. Он знает, каких мы хлыщей обували. Поди теперь всякой шушере нашими копиями хвастаются, а те рты разевают и ахают. И таких козлов сотни. Ну да ладно, давай-ка, Бориска, холсты скручивать и в тубы упаковывать. Через три дня все в рамках висеть на этих стенах должно. Пристойно и убедительно. Так, чтобы комар носа не подточил.

* * *

Через три дня вся коллекция, состоящая из двенадцати картин банкира Шестопала, висела на одной из стен четырехкомнатной квартиры на Гороховой. Громадные комнаты, четырехметровые потолки. Ничего лишнего. Кресел и диванов здесь хватало. Освещения тоже. Небольшой музей в жилом доме. Только сейф в углу да компьютер портили своим видом интерьер. На скромном столике у окна стояло ведерко с шампанским и фужеры. Хозяин картин пришел не один, а с другом, но и Давид Илларионович встретил гостей не в одиночестве, а со своим изящным украшением, которым являлась Кира Леонтьевна Фрок. Женщина тонкой красоты, изящных манер и удивительного уровня эрудиции для столь яркой внешности. Больше всего люди удивлялись не тому, что богатый адвокат имеет молодую любовницу, а тому, что их связь длится больше восьми лет.