Читать интересную книгу Пять Писем из восточной империи - Аласдер Грей

Вскоре после операции академию посетил главный наставник по литературе. Он оказался тучным человеком, таким же тучным, как я сейчас. Он сказал:

— Твои уроки воображения длятся дольше, чем у других учеников, между тем здоровье твое не страдает. Что за гости посещают твою темную комнату?

Я ответил ему. Он задал новые вопросы. Чтобы описать всех, потребовалось несколько дней. Когда я кончил, он немного помолчал, затем спросил:

— Ты понял, к чему тебя готовят подобным образом? Я ответил отрицательно. Он сказал:

— Поэту нужно чувственное, полнокровное раннее детство, усиливающее его вожделения. Но сильные вожделения надо затем направить в узкое русло, иначе получится просто здоровая человеческая особь. Поэтому за насыщенным ранним детством должна последовать пора ученья с ее голодом чувств, особенно любви. Голод побуждает отрока искать любовь там, где она ему еще доступна, — то есть в памяти, где он только и может вкушать ее, и в воображении, где он только и может дарить ее. Этот метод обучения, придуманный мною, либо расширяет, либо губит ум ученика. Ты — моя первая удача. Встань же.

Я повиновался, и он, с трудом нагнувшись, повязал вокруг моих колен темно-зеленые ленты.

— Теперь я поэт? — спросил я.

— Да, — отозвался он. — Теперь ты почетный гость императора и трагический поэт, единственный современный автор, чей труд будет причислен к мировой классике.

Я спросил, когда мне можно будет приступить к сочинительству. Он ответил:

— Еще не скоро. Только император может предложить тему, достойную твоего таланта, а он еще не готов это сделать. Но ожидание будет для тебя легким. Время грубых одежд, скучных учителей и темной комнаты миновало. Ты будешь жить во дворце.

Я спросил, нельзя ли мне сначала повидаться с родителями. Он сказал:

— Нет. Почетные гости обращаются к людям из низших сословий только ради полезных знаний, а от родителей тебе сейчас никакой пользы не будет. Они изменились. Может быть, твоя маленькая миловидная мама превратилась в бесстыжую шлюху вроде ее сестры, а твой кряжистый немногословный отец — в нудного подагрика вроде императора Гюна. После встречи с ними ты преисполнился бы мудрой печали и захотел бы сочинять заурядные стихи о быстротечности времени и опавших лепестках, уносимых потоком. Твой талант следует поберечь для более возвышенной темы.

Я спросил, будут ли у меня во дворце друзья. Он ответил:

— У тебя их будет двое. Своим методом я воспитал еще одного поэта, не очень хорошего, способного, когда придет повеление, разве что на второразрядные вирши. Вы будете жить в одних покоях. Но твой лучший друг тебя уже знает. Вот его лицо.

Он дал мне кружок величиной с подушечку моего большого пальца. На нем эмалью была изображена маленькая круглая лысая головка. Глаза — черные щелки меж замысловатых морщин; низко опущенный рот казался беззубым, но изогнулся в неожиданно сладкой плутоватой улыбке. Я понял, что это не кто иной, как бессмертный император. Я спросил, не слепой ли он.

— Да, как же иначе? Идет сто второй год его правления, и ныне все зрительные картины для него — бесполезное знание. Но слух у него чрезвычайно острый.

И вот мы с Тоху переселились во дворец старой столицы, где вышколенная свита всячески отвлекала мой расширившийся ум от мыслей о предстоящем труде. Мы жили в довольстве, но и в тесноте. Персонал дворца постоянно рос, многих почетных гостей селили вне его, в городских домах, которые отбирали у жителей. Новых домов не строили вовсе, потому что вся рабочая сила и все строительные материалы империи были брошены на возведение нового дворца в верхнем течении реки; сады, кладбища и даже некоторые улицы покрылись шалашами, бочками и ящиками, в которых ютились тысячи семей. Я никогда не ходил по улицам, потому что на почетных гостей прохожие часто смотрели косо, со скрытой ненавистью. Император велел увеличить толщину подошв у церемониальных башмаков с тем, чтобы даже нижайший из его почетных гостей мог идти сквозь толпу простолюдинов, не встречаясь с ними взглядами. Но вскоре несколько обитателей дворца подверглись нападениям разбойников, лица которых сверху не удалось разглядеть, и поэтому вышло повеление почетным гостям не ходить никуда без провожатого и свиты. Это гарантировало полную безопасность, но передвигаться по запруженным народом улицам стало очень трудно. Наконец император запретил простолюдинам выходить на улицы в середине дня, и положение улучшилось.

И все-таки тех же самых горожан, что бросали недобрые взгляды, роптали и разбойничали, наш уход поверг в ужас! Вся их торговля и все ремесла зависели от императорского двора, и без него большую их часть ждала судьба лишних людей. К императору пошли анонимные письма, где говорилось, что, если он надумает переезжать, верфи и суда будут сожжены и дворцовое водохранилище будет отравлено сточными водами. Вы можете спросить, как узнал об этом ваш сын — живущий в уединении поэт. Дело в том, что верховный наставник по общественному спокойствию иногда просил меня подправить формулировки слухов, одобренных императором; Тоху делал то же самое со слухами, не получившими одобрения, которые распространялись через сообщество нищих. Мы оба редактировали слух о том, что горожане, которые хорошо работают и не ропщут, будут взяты слугами в новый дворец. Это соответствовало истине, но не в такой степени, как надеялись люди. Вместо анонимных писем к императору стали приходить подписанные петиции от ремесленных цехов, где сообщалось, как долго и преданно их члены служили императору, и выражалась просьба о продолжении службы. На каждую петицию был дан письменный ответ на бланке с императорской печатью, где говорилось, что просьба услышана и будет рассмотрена. Когда наконец двор переехал, это произошло тихо, исподволь, и начальники цехов отбыли с ним вместе. Но основная масса слуг нового дворца была набрана из жителей более послушных городов, чем старая столица. Очень приятно.иметь надежное жилище, где некого опасаться.

Глупо с моей стороны было распространяться обо всем этом. Вы знаете старую столицу куда лучше, чем я. Так ли светлы и просторны сейчас ее улицы и сады, как в те давние годы, когда мы были вместе?

День выдался солнечный и жаркий, поэтому я диктую это письмо на вышке обсерватории. Здесь меня овевает свежий ветерок. Поднявшись сюда два часа назад, я обнаружил на столе подле карты звездного неба план дворца. Выходит, мои просьбы не только слышат, но и необычайно быстро рассматривают. На плане изображена только небольшая часть дворца, но крупные павильоны, крыши которых виднеются на севере, здесь отмечены. Блестящая черная пагода возвышается над садом непреходящей справедливости, где строптивые люди лишаются того, что возместить потом невозможно, — барабанных перепонок, глаз, конечностей, голов. На расстоянии полумили такая же, но молочно-белая пагода украшает сад преходящей справедливости, где послушные люди получают дары, которые впоследствии могут быть отобраны, — дома, жен, жалованья и пенсии. Между этими пагодами, но дальше от меня виднеется дом совещаний — большая круглая башня с целым лесом флагштоков на крыше. На самом высоком флагштоке развевается алый императорский флаг, а пониже его — радужный флаг верховных наставников, и это означает, что сегодня император вызвал на совещание коллегию в полном составе.

Незадолго до обеда ко мне поднялся Тоху и показал ксилографически отпечатанный свиток, который, по его словам, сейчас на каждом шагу висит и продается на рынке и, может быть, по всей империи. Сверху на нем изображено все то же диковинное, похожее на сморщенное яблоко лицо бессмертного императора — от раза к разу оно завораживает меня все больше и больше. Его слепые глаза, казалось, сейчас проглотят меня, а сладкий плутоватый рот через несколько дней выплюнет в ином, более совершенном виде. Под портретом было написано:

Простите меня за то, что я правлю вами, — но кто-то ведь должен. Я маленький, слабый, старый человек, но я силен общей силой всех моих добрых подданных. Я слеп, но ваши уши — мои уши, поэтому я слышу все. С годами я стараюсь быть добрее. В этом мне помогают гости моего нового дворца. Ниже вы видите их имена и портреты.

Далее следовали два самых высоких человека империи. Один из них — фельдмаршал Ко, верховный главнокомандующий и начальник полиции, победитель всех врагов империи. Двадцать восемь академий присудили ему почетные степени по стратегии, но главные решения принимает не он, а император. Он ненавидит лишних людей, но говорит: «Большей частью они — за великой стеной».

Другой — Боху, великий поэт. Никто во всей стране не сравнится с ним широтой ума. Ему ведомы чувства любого человека — от нищего в придорожной канаве до старого императора на троне. Скоро его великое стихотворение будет вывешено над дверьми всех домов, школ, казарм, почтовых отделений, судов, театров и тюрем страны. Что вдохновит его — война?мир?любовь? справедливость? сельское хозяйство? архитектура? время? опавший цвет яблони, уносимый потоком? Бейтесь на этот счет об заклад с друзьями.