Читать интересную книгу Капитан Наполеон - Эдмон Лепеллетье

– Правда, у нас с тобой не Бог весть что имеется, – весело сказала она сержанту, – и в хозяйство мы многого не внесем… У меня – моя прачечная, в которой нет недостатка в плохих плательщиках.

– А у меня – галуны да жалованье, которое сплошь да рядом сильно запаздывает.

– Это – пустяки! Мы молоды, любим друг друга и впереди у нас будущее! Разве колдун не предсказал мне тогда, что я буду герцогиней?

– А мне разве не предрек он, что я стану генералом?

– Да, но он сначала сказал, что ты женишься на той, которую полюбишь.

– Ну, так что же! Осуществим предсказание с начала!

– Теперь нельзя еще жениться. Предстоит бой…

– Так давай назначим время, Екатерина!

– После низвержения короля, хочешь?

– Да, это ладно! Тираны! О, я так ненавижу их. Ну-ка, Катя, посмотри сюда! – Лефевр завернул рукав и показал своей нареченной правую руку, на которой виднелась великолепная татуировка: две скрещенные сабли, над ними пылающая граната, а кругом надпись: «Смерть тиранам». – Ага! Вот что значит быть патриотом! – гордо сказал он, с торжествующим видом протягивая ей руку.

– Это очень красиво, – промолвила Екатерина.

Она протянула палец, словно желая ощупать татуировку, но Лефевр поспешил сказать ей:

– Не трогай! Это еще совсем свежо.

Екатерина отдернула руку в испуге, что она чуть-чуть не испортила такое мастерское произведение.

– Не бойся, это не стирается… зато горит здорово! Ну, это пройдет! Но слушай-ка, через несколько дней у тебя будет кое-что получше.

– А что именно? – с любопытством спросила Екатерина.

– Мой свадебный подарок! – таинственно ответил сержант.

На этот раз он не захотел сказать ей ничего больше, и, весело чокнувшись за погибель предателей, за низвержение короля и за их свадьбу, которая будет позже, Екатерина и ее жених вернулись на шарантонском дилижансе, на котором доехали до улицы Булуа; оттуда они пешком пошли под покровом ласково мигавших звезд на улицу Рояль-Сен-Рок. Когда они добрались до прачечной, то Екатерина, желая избежать всяких нежных сцен, закрыла дверь перед самым носом сержанта и крикнула ему:

– Спокойной ночи, Лефевр! Ты войдешь сюда, когда станешь моим мужем!

С тех пор каждый раз, когда Лефевр мог оторваться от службы, он прибегал в прачечную и проводил несколько сладких минут со своей землячкой.

Но оба начинали находить, что что-то уж очень задерживается падение короля. Поэтому легко понять, с каким двойным нетерпением патриотки и невесты Екатерина созерцала зарю десятого августа. Набатный колокол, оглашая ночную тьму зловещими звуками, вызванивал для Тюильри «Со святыми упокой», а для Екатерины – «Гряди, гряди, голубица!».

Двое соседей последовали примеру Екатерины и в ночных одеждах высунулись за дверь, ожидая новостей.

– Ну, что слышно новенького, мамзель Сан-Жень? – спросил один из них через улицу.

– Сама жду, сосед, погодите! Потерпите немного – скоро узнаете, что там делается.

Задыхаясь от быстрого бега, Лефевр, вооруженный и в полной боевой форме, прибежал с улицы Сент-Оноре, поставил ружье у двери и в обе щеки расцеловал прачку.

– Ах, милая Екатерина, как я рад видеть тебя! Жаркое будет дело, да и сейчас, впрочем, уже началось. Сегодня все решится. Да здравствует нация!

Соседи робко подошли к ним и спросили, в чем дело.

– А вот, – ответил Лефевр, вытягиваясь, словно собираясь читать прокламацию. – Надо вам сказать, что в Тюильри хотели убить достойного Петиона, мэра Парижа…

Слушатели издали недовольно зароптали.

– Да что ему нужно было там? – спросила Екатерина.

– Господи! Его потащили туда в качестве заложника. Знаете ли, Тюильри теперь представляет собой настоящую крепость. Окна забиты толстыми дубовыми досками, двери забаррикадированы; швейцарцы вооружены до пят, и вместе с ними там засели эти негодяи, рыцари кинжала, предатели, друзья иностранцев; они поклялись перебить всех патриотов. О! Если в мои руки попадется один из них во время сегодняшней заварухи, то я не завидую ему! – воскликнул Лефевр с почти дикой энергией.

– Продолжай, – сказала Екатерина, – здесь у нас нет этих рыцарей кинжала, да и сомневаюсь я, чтобы тебе попался навстречу один из них. Ну, а Петион, с ним-то что стало?

– О, ему удалось ускользнуть! Теперь он в безопасности.

– А что, разве бой уже начался?

– Нет, но тем не менее есть уже один убитый. Это – командир национальной гвардии.

– Ваш начальник? Его застрелили швейцарцы?

– Его? Да ведь он был на их стороне! Нашли подписанный его рукой приказ расстрелять патриотов из предместья, расстрелять сзади, когда они дойдут до Поль-Пефа, чтобы соединиться с товарищами из Сен-Марсо и Сен-Виктор. Но его измена была обнаружена: предатель, призванный в ратушу для объяснений, был застрелен из пистолета кем-то из толпы. Ничто не будет в силах остановить отряды, двинувшиеся вперед; сегодня мы победим, а через неделю мы уже повенчаемся с тобой, Екатерина! Смотри-ка, у меня уже имеется свадебный подарок для тебя. Ты помнишь, я обещал тебе. – И в присутствии изумленных соседей сержант обнажил левую руку, где виднелась новая татуировка, изображавшая два горящих сердца. – Смотри-ка, – сказал он невесте, – что здесь написано: «Катрин на всю жизнь!»

Он отошел на шаг, чтобы дать лучше рассмотреть рисунок.

– Как красиво… еще красивее той руки! – сказала Екатерина, вся красная от удовольствия, и, бросившись на шею сержанту, сказала ему: – О, мой Лефевр, как ты мил и как я люблю тебя!

В этот момент вдали затрещал ружейный огонь и послышался ответ пушек. Зеваки попрятались в дома.

– До скорого свидания, Катрин! Я должен идти туда, куда меня призывает долг… Будь спокойна! Мы вернемся победителями! – весело сказал Лефевр.

Он взял ружье и, поцеловав еще раз невесту, побежал по направлению к Тюильри.

Швейцарцы дали залп по почти безоружной толпе, которая пыталась вступить с ними в переговоры. Трупы покрыли площадь Тюильри, все три дворика и Карусель! Но пушки патриотов уже слали туда ядра, возвещавшие падение роялизма!

Людовик XVI укрылся в здании Национального собрания, которое собралось в два часа утра при звуках набата. Ожидая событий, законодатели занялись под председательством Верньо прениями по вопросу об освобождении негров. Святое дело человеческой свободы в те дни защищалось повсюду, без различия рас и цвета кожи.

Укрываясь в ложе логотахиграфа, как в те времена называли секретаря-стенографа, в обязанности которого входило редактирование отчетов, тучный монарх спокойно ел персик, не слушая грохота выстрелов, грозивших опрокинуть его трон, равнодушный к судьбе швейцарцев и забыв об аристократах, которые умирали за него.

Уже совершенно рассвело. Последняя ночь монархии кончилась, и марсельцы с пением гимна шли на приступ последнего оплота феодализма.

IV

Был полдень, когда со стороны Тюильри замолчали пушки. Слышались неясные крики, среди которых смутно угадывался клич: «Победа! Победа!». Над домами вздымались громадные клубы густого дыма, по улицам вихрем кружились искры, обрывки бумаги и клочки горящей материи…

В этот на вечные времена достопамятный день было очень много разных перипетий.

Отряды избрали каждый по три комиссара, которые должны были образовать парижскую коммуну. Мэр Пети-он, вызванный в ратушу, был арестован там, чтобы восстание могло развиваться в полной независимости. Командир национальной гвардии, признанный виновным в измене, был убит, а на его место был назначен Сантер. Арсенал взломали, и добытое оттуда оружие позволило первой колонне, явившейся из предместья Сент-Антуан, двинуться в путь.

Король, обойдя батальоны национальной гвардии, вызванной для защиты дворца, обескураженный, скрылся в своих апартаментах. Только батальон де-Пти-Пэр встретил его приветствиями. Остальные кричали: «Да здравствует нация! Долой Вето!», а артиллеристы повернули пушки против дворца.

Людовик XVI увидел, что он погиб и что его могущество и престиж готовы исчезнуть навсегда. Тогда он отправился просить защиты у Национального собрания, заседания которого в то время проходили в манеже, вблизи тюильрийских садов, там, где теперь находится отель «Континенталь» на улице Риволи. Его эскортировали триста гвардейцев и триста швейцарцев.

Всех швейцарцев было девятьсот пятьдесят человек, очень хорошо вооруженных, высокодисциплинированных. Большинство из них говорило только по-немецки. Эта личная стража, привязанная к королю и считавшая делом личной чести соблюсти условия найма, была полна решимости пожертвовать собой ради хозяина, который завербовал ее и платил ей. К тому же, не зная истинного положения вещей, обманутая начальниками и возбуждаемая «рыцарями кинжала», швейцарская гвардия на заре десятого августа все еще верила, что речь идет о том, чтобы защитить особу короля от разбойников, явившихся убить его. Поэтому многие из швейцарцев, как сообщил один из их полковников, Прейфер, были удивлены и поражены, когда увидели, что на дворец наступает национальная гвардия. Их смутили мундиры. Они думали, что им придется иметь дело с чернью, с насильниками, против которых протестовали все честные граждане, и вдруг увидели, что против них выступает вся нация, вооруженная и дисциплинированная.