мафии.
Сталин писал, что некоторые колхозы стали переходить на прямой продуктообмен с городом. В этом он видел перспективу развития колхозного движения по направлению перерастания коллективной собственности в общенародную.
Что значит — прямой продуктообмен? Некоторые упоротые мраксисты считают, что это отказ от денег. Упоротые мраксисты Сталину приписали стремление сделать экономику бартерной.
На самом деле, прямой продуктообмен — это поставки колхозом своей продукции промышленным, перерабатывающим и торговым предприятиям по себестоимости, без рыночной наценки. В СССР при Сталине государственные предприятия продукцию друг другу не продавали, а обменивались ею по себестоимости. Расчет деньгами, конечно, шел, но в расчет рыночная наценка не вводилась.
Т. е., колхоз не оставляет себе излишки натуральных продуктов для расчета с работниками по трудодням, эти продукты продает государственным предприятиям по себестоимости, и выплачивает колхозникам их стоимость деньгами. Поставки продукции напрямую от колхоза предприятиям происходят по ценам выше, чем по госпоставкам. Зарплаты колхозников существенно возрастают и колхозники отказываются от личного подсобного хозяйства, поэтому им и не нужна натуроплата за трудодень. Они продукты и промышленные товары покупают в магазинах.
Разумеется, в магазинах сел, в которых живут эти колхозники, есть мясо и молоко. Торговые государственные предприятия этих сел получают же из колхоза продукцию.
Колхознику уже не нужно после рабочего дня на ферме и поле бежать домой и кормить там своих личных свиней. В этом плане колхозник уже ничем не отличается от городского рабочего. Уровень жизни колхозника и характер его работы начинают сближаться с городом.
И такие колхозы, судя по словам Сталина, уже были. Но, подозреваю, информация о них была скрыта, как и теоретические работы Иосифа Виссарионовича.
Сталин и писал, что для перехода на прямой продуктообмен еще нужны перемены в сознании крестьянства, которому пока понятнее рынок.
Вот колхоз «Имени 3-го полка связи» уже был на пути близком к прямому продуктообмену. Колхоз «Имени Андреева» тоже со временем пошел бы этим путем, людям надоело бы жить с кучей свиней дома, но иметь в селе клуб-свинарник, пример соседнего села их бы все-равно на этот путь направил.
А в колхозе села Старая Каштановка нужно было отправить руководство на Колыму. Больше никаких мер там принять было нельзя. В него средства вливать было бессмысленно.
Вот продолжение колхозной политики Сталина привело бы к тому, что без всякого нажима со стороны государства развивающиеся коллективные хозяйства поменяли бы форму собственности на государственную. При этом магазины были бы завалены доступным народу продовольствием.
Но эта политика была свернута. Теперь мы подошли к моменту, когда я покажу, как Хрущев обвинил Сталина в антиколхозной политике, потом Никита с Лёней провели реформы, все преференции от которых получил… паразитический колхоз Старой Каштановки. Естественно, что страна пришла к дефициту продовольствия. Кого когда паразиты накормили?
* * *
Попросили написать про «паспортное рабство» колхозников. Я это для книги не планировал, но напишу. В книгу это не войдет.
И это тоже из семейной истории. У матери в Пензенской области остались 5 братьев, один в Ленинское с женой учительницей переехал жить. Разбился на мотоцикле потом.
Когда я учился в седьмом классе, весной, в гости к нам приехал мамин племенник, Лешка Чекашов, сын ее брата с Пензенской области. Лешка попал на КТОФ на атомную подводную лодку служить и после автономки ему дали отпуск. Уже старшиной второй статьи был. Он решил отпуск провести у тетки, которую никогда до этого не видел.
Я его тоже, разумеется, никогда раньше не видел, поэтому особых родственных чувств к двоюродному брату не испытывал, но и морду от него не воротил. Хотя, Лёшка сам всё для минимализации моего братского отношения к нему делал поначалу.
Понятно, что ему было уже 20 лет, а мне только что 14 стукнуло, но демонстрировать 14-летнему пацану свою взрослость не рекомендуется.
В отпуске моряку-подводнику, разумеется, первым делом нужно было удовлетворить сексуальную похоть, накопленную за время дальнего похода. На второй или третий день пребывания в гостях Лёшка стал интересоваться у матери:
— Теть Маша, а у вас танцы здесь в клубе есть?
— Да каждый вечер. Петька там на барабанах в ансамбле играет. Сходи с ним.
Лёшка меня немного уже уважать начал. Нагладил свою моряцкую форму, начистил башмаки, собрался со мной на танцы.
Я стал прикалываться:
— В форме попрешься? (у него гражданка была, в Хороле мать ему купила и подарила костюм)
— А что?
— Не. Ничо. Иди в форме. «Ты, моряк, красивый сам собою…» — я начал прикалываться.
Лешка думал, что на форму все местные дефки кинутся, как мухи на варенье. Тем более — моряк. Понятно, что село в далекой Пензе — дыра-дырой по сравнению с Приморскими селами. Там еще форма котировалась в 1978 году.
Пришли в клуб. Я там бабахал изо всех сил палками по ударной установке, мой одноклассник Сашка Оберемок пел английские песни, совершенно не зная английского языка, молодежь плясала, а на Лёшку Чекашова дефки не хотели обращать внимания.
Форма не помогала.
Тогда Лёшка попробовал вести себя так, чтобы на него обратили внимание. Т. е., по-козлячьи изображать из себя крутого. Стал курить в помещении нагло, подошел к парням и стал задавать вопросы насчет того, почему у нас все девушки не симпатичные.
В перерыве между исполнением нашим ВИА песни ко мне подкатил Толька Щербак, недавно пришедший из армии, тренер местной футбольной команды:
— Петька, это что за морячок с тобой пришел?
— Да мамкин племянник в гости приехал.
— Ты ему скажи, чтобы не нарывался. А то бобов получит.
Я сказал. Лёшка отмахнулся. Типа, всё в порядке, не боись.
Толька снова