Читать интересную книгу Уксус и крокодилы - Лея Любомирская

Она закрывает глаза и засыпает. «Как ты вырос!» — говорит она Рону. «Ты только сейчас заметила? — хихикает Рон. — Ну ты даешь!»

«Каждые полгода, — думает Хелена, — они будут присылать мне его фотографию. Сначала он будет расти, потом станет взрослым. Мы всегда будем вместе».

* * *

— Мам, — говорит Хелена, — я пойду погуляю?

— Иди, — говорит мама, — но на скалы не лезь. Там обвал вчера был.

Обвал и обвал, пожимает плечами Хелена и решительно сворачивает к заливу. Обвалившийся склон сполз точно между скал, где вход в пещеру. Хелена осторожно спускается к морю и подходит к завалу.

— Рооон! — кричит она. — Рон? — Потом садится на землю и ждет темноты. Рон подходит и садится рядом.

— Ты чего? — спрашивает он удивленно. — Чего ты тут торчишь?

— Я хочу тебя увидеть днем, — отчеканивает Хелена. — И вообще.

— Понимаешь, — говорит Рон, — я умер. Давно. В две тысячи четвертом году.

— Понимаю, — говорит Хелена. — И мне это не нравится.

— Черри-лейн, пятнадцать восемьдесят три, Западный Окленд, — говорит Рон. — Задавили спьяну. На заднем дворе, справа, за мусорными баками.

— Фотографии будут приходить каждый год, — говорит Хелена.

— Но всегда черно-белые, — очень тихо отвечает Рон.

— Я тебя люблю, — всхлипывает Хелена и тыкается Рону губами куда-то в ухо.

* * *

Хелена хлопает дверью, роняет на пол сумку, вынимает из почты листок.

«Вы нас видели?» — спрашивает листок.

Хелена вздыхает. Откладывает листок в сторону. Пьет сок. Снова берет листок. Решившись, набирает номер телефона.

«Рональд Ховерли, — говорит она трубке. — Он умер. Да. Черри-лейн, пятнадцать восемьдесят три, Вест Окленд. На заднем дворе, справа, за мусорными баками».

* * *

«Фотографий больше не будет, — думает Хелена. — Ни цветных, ни черно-белых».

В эту ночь ей ничего не снится.

Юлия Боровинская

ПЕПЕЛ

Урна оказалась пластмассовая, неожиданно тяжелая и неуклюжая. Сдать ее в багаж у Веры рука не поднялась, и на полку для ручной клади она ее поставить не решилась, представив, как самолет попадает в какую-нибудь воздушную яму и урна летит вниз, густо припудривая окружающих плотным серым пеплом. Так что пришлось спрятать неудобный груз себе под ноги и четыре часа маяться, виновато хватая мешок на колени всякий раз, когда соседу нужно было протиснуться мимо в туалет.

Почему всем этим должна заниматься именно Вера, было не совсем понятно. С Прикошкииым они расстались три с половиной года назад. Расстались по его инициативе, плохо, нервно, без всяких там «давай останемся друзьями». У самой Веры с тех пор так никого и не было, только несколько коротких, почти случайных эпизодов. Впрочем, и боль ее давно уже ушла, сменившись невнятным облегчением оттого, что дела этого беспокойного человека ее больше не касаются и впредь касаться не будут.

А человеком Прикошкин и впрямь был беспокойным. Казалось, он еще в ранней юности задался целью умереть молодым и неуклонно шел к ее достижению, высокомерно пренебрегая такими легкими и очевидными путями, как пьянство и драки. Зато он гонял на мотоцикле и горном велосипеде, летал на дельта- и парапланах, прыгал со всех «тарзанок», сплавлялся на байдарках по маршрутам повышенной сложности, занимался скоростными горовосхождениями, возвращался синим от кислородного голодания и пьяным от обычного воздуха. Но умер он в родном городе, в двух шагах от дома: на ночном перекрестке его сбил пьяный водитель.

Про завещание Вера прежде никогда не слышала, поэтому очень удивилась, когда мать Прикошкина, неловко переминаясь в коридоре (заходить в комнату и пить чай она решительно отказалась), сообщила, что, оказывается, сын распорядился развеять его прах в горах Тянь-Шаня. Они и были-то в этих горах всего однажды, пять лет назад, точнее, это Прикощкин там был, он сразу же полез на какие-то ледники с найденной через интернет компанией, а Вера неделю сидела в Алма-Ате, дома у своей двоюродной сестры, пила бесконечный чай и покупала на базаре роскошные дешевые фрукты. Не самое плохое из воспоминаний, но при чем здесь прах?! Да и вообще, ехать до Алма-Аты неблизко и недешево, а с работы больше чем на неделю все равно не отпустят.

И тут мать Прикошкина окончательно добила Веру, протянув ей конверт с деньгами на дорогу. «Не подумайте, это не мое. Друзья собрали. Здесь на самолет хватит».

По-хорошему, исполнением последней воли безвременно ушедшего следовало бы заняться его нынешней девушке, но она была с ним на злополучном перекрестке и теперь лежала в больнице со сломанной ногой. Вера вздохнула и согласилась.

Двоюродная сестра отнеслась к сообщению о приезде с радостью. Дескать, годы идут, а мы и не видимся совсем, я к вам никак не выберусь, хоть посмотришь, какой у меня Валерка вырос. С билетами на самолет в межсезонье тоже проблем не было, так что Вера собрала несколько пар белья, упаковала темно-синюю, пластмассовую, напоминающую уродливое кашпо советских времен урну, которую передала ей мать Прикошкина, и полетела,

В аэропорту ее встречал Валерка, оказавшийся высоким, но до смешного узким в плечах молодым человеком в новехоньком черном пальто, разъезжавшим на пожилом, но тщательно вымытом внедорожнике. Кузина была старше Веры на шесть лет, да и родила, что называется, своевременно, в девятнадцать, поэтому ее сын успел закончить не только школу, но и экономический факультет одного из многочисленных коммерческих университетов и теперь благополучно работал в каком-то рекламном агентстве. Сумку с урной он попытался было отобрать и положить в багажник, но Вера не отдала и пристроилась с ней на заднем сиденье, крепко обнимая свой груз одной рукой.

Дома вновьприбывшую немедленно усадили пить чай и принялись обсуждать выпавшую на ее долю миссию. Заехать в горы, в общем-то, было несложно, но вот процедуру развеивания праха Вера представляла себе с трудом. Ясно, что на какую-нибудь гордую вершину, где бушуют ледяные ветра, ей, начинающей пыхтеть даже на обычных городских подъемах, не подняться никогда в жизни, а просто высыпать содержимое урны на каком-нибудь склоне среди елок казалось профанацией идеи. Пепел надлежало развеять по ветру, но как? Мысль о том, чтобы черпать жирный прах рукой, постепенно отдавая его на волю воздушного потока, наполняла Веру содроганием, а использовать для этого какие-то приспособления, вроде детского совочка, было бы смешно и неуместно.

— Можно со смотровой площадки, — предложил Валерка. — Наклоните урну и просто будете потихонечку сыпать вниз.

— А милиция там есть? — внезапно засомневалась Вера.

— Да ходят какие-то…

— А если пристанут? Начнут спрашивать, чем это я мусорю? Я и с нашими-то объясняться не умею. И люди вокруг ходят…

— Можно ночью.

— Вот тогда точно милиция привяжется.

Наконец, после долгих споров, решено было заехать выше Большого Алма-Атинского озера и оттуда, сверху, распылить прах, вытрясая его понемногу из урны. Если машина пройдет. Сами понимаете, осень, дороги развезло.

Валерка уехал домой, на съемную квартиру, а Вера с сестрой, укладываясь спать, еще пошептались.

— Хорошо выглядишь, — вздохнула кузина. — Вот и мне нужно было не маяться десять лет со своим оболтусом, а сразу разводиться.

— Ты тоже симпатичная, — дипломатично сказала Вера, — только зря не красишься. Нужно быть в форме.

— Господи, для кого?!

— На всякий случай. Мало ли.

— Это точно, — задумалась кузина. — Вот у меня полгода назад таджик ремонт делал — такой красавец! Правда, по-русски почти не говорил…

До Большого Алма-Атинского озера ехали долго. Приличная дорога довольно быстро закончилась, и начались грязь и камни. Машина двигалась медленно и неохотно, судорожно взревывая мотором в особенно трудных местах, но тем не менее неуклонно ползла вперед. Должно быть, из уважения к Вериным годам племянник включил единственный имевшийся у него диск «Нирваны», никогда ею не любимой, и когда тягучие аккорды «Man who sold the world» начали терзать ее мозг по третьему кругу, Вера не выдержала и попросила:

— Давай поедем в тишине, а?

Валерка покосился на нее с недоумением, но музыку выключил.

Добравшись до места, Вера вылезла из джипа, неуклюже волоча за собой сумку, и невольно сжалась от пронизывающего ледяного ветра. Озеро уныло серело внизу, небо было затянуто плотным одеялом облаков, а снежные верхушки гор съел мутный туман.

— Вот и всё, Прикошкин, — негромко и без пафоса сказала она. — Приехали. Прощай. — И с внезапным отчаяньем, ломая ногти, принялась откупоривать урну.

Когда все было кончено и пепел разошелся по ветру (часть его лететь не пожелала и улеглась на пожухлую траву склона, но тут уж Вера ничего не могла поделать), она повертела в руках опустевший сосуд и спросила: