Читать интересную книгу Записки майора Томпсона - Пьер Данинос

Я размышлял об этом на пляже. Прошлым летом дети, не переставая, расхваливали мне надувную желто-оранжевую лодку своих приятелей, которая просто не давала им покоя.

— Ох, папа! Если бы ты купил нам такую же! Вот было бы здорово!

Казалось, получи они эту игрушку — сбудется их самая заветная мечта и больше они ничего не станут просить у меня.

— На следующий год посмотрим, — пообещал я, — если будете послушными!

Дошло до того, что я начал завидовать отцу, купившему своим детям эту желтую лодку — предмет восхищения всех отдыхающих. Мне тоже захотелось стать отцом, на которого бы поглядывали с завистью, чтобы я в свою очередь мог великодушно предлагать: «Если вашим детям хочется на ней покататься, пожалуйста… Робер и Брижит с удовольствием возьмут их с собой! Ну, конечно, можно! Я просто настаиваю». И мои дети были бы счастливы и осчастливили бы еще других детей.

И главное — я бы сам обрел покой.

И вот наконец! Я совершил это безумие: купил желтую лодку, ту самую модель, о которой мечтали мои дети. Отправившись втроем на пляж (не на тот, где мы отдыхали в прошлом году, мне было бы неловко встретиться с владельцем желтой лодки, здесь же я надеялся быть единственным ее обладателем… и я действительно стал им), мы радостно — что я говорю, — мы своей радостью надули ее. Никогда еще резиновая камера не наполнялась таким весельем. Лишь одну минуту, ту самую минуту, когда мы надували ее, я чувствовал себя идеальным отцом, щедро исполняющим все желания своих детей, удовлетворенным отцом, отцом-приятелем, pater familias[181] спортивного образца[182]. В момент спуска на воду мое блаженство продолжалось. Оно длилось еще два часа. До той самой минуты, когда молодые Фавр-Либеры — отпрыски весьма состоятельных родителей, владельцев консервных заводов — вихрем промчались мимо на своей «моторке» и дружески помахали нам, весьма довольные, что чужая лодка закачалась на поднятых ими волнах. Достаточно было стремительного полета этой вспенившей воду стрелы, как мои дети тут же нашли устаревшей нашу гребную лодку. Пока мы возвращались к берегу, они не могли отвести зачарованного взгляда от болида красного дерева Фавр-Либеров, которым отцовские сардины могли разрешить любую мореходную роскошь. В довершение всех бед они познакомились еще с какими-то юношами, у которых был быстроходный катер.

И я остался один на пляже с этой проклятой надувной лодкой, в то время как Робер и Брижит развлекались на борту тарахтящего метеора. Было ясно, что лодка, о которой они так мечтали, пока у них ее не было, не выдерживала конкуренции с тем, что встретилось им в этом году. Она могла бы сойти в крайнем случае, если б на нее поставить мотор, но вообще-то… Лучше бы, сказали они, загнать ее и купить «Альбатроса», или «Рива», или еще какого-то «Фантома» (они-то хорошо знали какого: «Фантом IV»…). Мне и самому было бы куда интересней… А ведь на этой далеко не уедешь, и главное — она не годится для водных лыж, а что может быть замечательней, чем мчаться на водных лыжах, как это делают Фавр-Либеры или Чернаяны.

— Увидишь, пап! Это будет колоссально!

А пока я старался изо всех сил доказать им, совершая свои длинные одинокие прогулки, спортивные достоинства гребли и преимущества надувной лодки. Несмотря на мое отчаянное сопротивление, однажды они взяли меня на буксир, привязав канатом к болиду Фавр-Либеров. Когда мою лодку сильно накренило, «рожа» у меня была преуморительная… простите… лицо у меня было ужасное… Я в этом не сомневался и потому предпочел вернуться к своим спокойным прогулкам. Действительно, как выглядел я в своем резиновом корыте на фоне золотой молодежи, которая неслась, рассекая волны, со скоростью 60 километров в час, увлекая за собой на лыжах бронзовых от загара аполлонов и нимф? Вчера они опять взялись за свое:

— Слушай, пап! Обязательно надо купить «Альбатроса». Это потрясно! Давай купим!

Как будто мне ничего не стоило выбросить миллион, пусть даже старых франков, на лодку!

— Вы же прекрасно знаете, что отец не может! — сказала Тереза.

Послушать Терезу, может показаться, что речь идет о какой-то моей физической немощи. Она, конечно, не мечтала об Онасисе, но, видимо, все же надеялась на лучшее.

А потом! Если бы даже я купил «Альбатроса», голову даю на отсечение, что через неделю мои дети подружились бы с владельцами еще более современной модели.

Я пытался сопротивляться:

— Вы ненасытны! Не умеете довольствоваться тем, что у вас есть! В мое время…

Я едва осмелился написать эти три слова. Мне так и слышится, как они насмешливо обрывают меня: «Ну что ты затвердил, пап, в мое время… в мое время!..» И тем не менее это так: в мое время дети были куда рассудительнее, родители имели больший авторитет, жизнь была легче, люди вежливее, ткани добротнее, франк стабильней, обстановка в стране более здоровой… Все это, конечно, так, но только то же самое говорил мне мой отец, и это же, верно, скажет мой сын своим детям. В нашей процветающей стране только и повторяют, что в прежние времена жизнь была лучше.

— Вашим друзьям просто повезло, у них богатые отцы, — с горечью сказал я.

Но эта прописная истина, пусть и не слишком мудрая, не всегда убедительно звучит для моего сына. Очень часто он возражает:

— Совсем нет, пап! У Ксавье есть машина, хотя у его отца ни гроша за душой. Просто они умеют жить!

Видимо, в наше время появилась целая категория людей, которые, едва зарабатывая себе на хлеб, находят средства покупать своим детям мотороллеры, магнитофоны и возить их в мягких вагонах.

Эти излишества падают к ним с неба, хотя у них часто не бывает самого необходимого. И это никого не удивляет, кроме таких людей, как я, которые с самого детства привыкли жить по букве закона и долго раздумывают, прежде чем решиться на самую ничтожную трату. Эти мещанские пережитки достались мне, конечно, по наследству от моей матери, которая, собираясь купить какую-нибудь вещь, всегда говорила: «Семь раз отмерь — один отрежь» и в конце концов не покупала ее. Она так и умерла, «отмеривая».

Времена, что ли, стали другими? Или люди пошли не те? По-моему, все изменилось. Например, мне часто приходится видеть во время летнего отпуска множество молодых людей, проводящих свой отдых на яхтах или в имениях, которые отнюдь не являются их собственностью. Просто они молоды, красивы, из довольно хороших семей. Остальное прикладывается само собой: их приглашают, постоянно приглашают. Как-то, рассматривая в бинокль белую яхту, стоящую на якоре в заливе, я обратил внимание на одного из этих белокурых эфебов, беспечно растянувшегося на голубом матраце. Он покидал свое ложе только для того, чтобы выпить виски или угостить им гостей, которые время от времени появлялись на борту. Глядя, как бесцеремонно ведет себя этот юный принц, как непринужденно он чувствует себя в своей черной шелковой рубашке и голубых полотняных брюках, как по-хозяйски разгуливает по палубе и беззастенчиво опустошает погребок, можно было поклясться, что это владелец яхты или по крайней мере его наследник.

— Что ты, папа, — разъяснил мне сын. — Это Алек Девит… Друг Фавр-Либеров… Он проводит каникулы на борту.

Я восхищаюсь хладнокровием и бесцеремонностью этих молодых людей («Мне, понимаете, все равно, здесь или там…»), которые, не истратив ни гроша, на чужих яхтах бороздят моря, полные уверенности, что они только оказывают им честь своим присутствием. На их месте я бы, вероятно, чувствовал себя несколько более скованно. Они — ничуть: невольно начинаешь думать, что и впрямь есть на свете люди, которые чувствуют себя at home[183] только в гостях. Должно быть, эти бродячие комедианты наших дней, эти менестрели современных дворов, заклинатели скучающих набобов вносят в жизнь своих хозяев-миллионеров привкус богемы и блеск остроумия, которых тем не хватает. Начинающие писатели, лжехудожники, горе-декораторы, сюрреалисты всех мастей, чемпионы surfing[184] и хула-хупа — вот истинные короли летнего сезона. Только они и могут беззаботно чувствовать себя на палубе, осушая бутылки «old scotch»[185] и увиваясь вокруг корабельных наяд, в то время как хозяевам приходится сражаться с экипажем и лезть из кожи вон, чтобы выяснить, удастся ли заправиться мазутом в Пальма.

* * *

«Похожи ли на вас ваши дети?..»

На данном этапе мои дети больше всего хотят походить на Фавр-Либеров. Я напрасно им твержу, что мы и Фавр-Либеры — люди разного круга (они живут в «Карлтоне», мы в «Приморской гостинице»), что дружба с ними развивает у моих детей вкус к роскоши и комфорту, которых я никак не смогу им дать; все впустую. Я только и слышу: «Патрис Фавр-Либер сказала мне…», «Фавр-Либеры считают…»

Пора бы уж мне примириться с этим: для моих детей гораздо больше значит, что скажет любой посторонний человек, чем их родители. Правда и то, что только посторонние люди, видимо, и могут оценить их по заслугам. Едва успеешь пожаловаться на их недобросовестность, лень, развязность, как первый же встречный восклицает: