— Что с вами? — спросил Курганов.
— На «Гидрографе» тяжело ранена Поля.
— Поля? — Это имя ничего Курганову не говорило. Кто такая Поля?
— Научный работник. И… моя невеста…
Разговор прервался. Слышно было только натужное гудение машин да грохот волн. Тучи, изорванные ветром, мчались на юг, среди них плыло холодное солнце.
Море бушевало, сбивало корабль с курса и, казалось, еще не насытилось своей властью.
— Когда вы брали судно на буксир, знали, что там Поля?
— Нет. Она не каждый раз выходит в море.
Курганов снова помолчал.
— «Гидрограф» швартуйте к нашему причалу… Дайте от моего имени радиограмму, чтобы ждала машина «скорой помощи» с главным врачом нашего госпиталя. Сколько нам еще идти?
— Два часа и сорок минут, товарищ капитан второго ранга.
— Хорошо… — Курганов взглянул на ручные часы, снял с головы теперь уже ненужную зюйдвестку, надел фуражку и плотнее запахнул реглан: осенний ветер пробирал до костей.
Баглай только сейчас почувствовал, что очень озяб. Он поднял реглан, надел его и застегнулся на все пуговицы.
Мысли его снова перенеслись на «Гидрограф». «Как чувствует себя Поля? Разве нельзя было уберечь девушку? Пусть шторм, но ведь она же единственная женщина на корабле! И не уберегли! Знает ли Поля, что я веду ее корабль на буксире? Наверное, не знает… Поля, Поля, хоть бы скорее к берегу! Скорее увидеть тебя, узнать, что с тобой…» Не мог Юрий представить искалеченной эту стройную, беловолосую девушку.
А море постепенно успокаивалось, ветер стихал. Стало легче вести «Гидрограф», и Баглай приказал прибавить оборотов. Пошли быстрее…
Наконец показался Севастополь. Деревья уже сбросили с себя зеленый убор, поэтому хорошо были видны белые дома центра, а дальше, на склонах, частные маленькие домики среди извилистых улиц, улочек и переулков. За памятником Славы — Приморский бульвар, он и сейчас темнеет зеленью, потому что растет на нем много вечнозеленых деревьев. А справа на самом берегу — институт, в котором работает Поля. Если со стороны института обогнуть бухту, то попадешь на тот мысок, где провели они с Полей столько вечеров, и грустных, и радостных. Сама судьба свела их там…
— Поднимите сигнал: ведем на буксире судно, — негромко и спокойно произнес Курганов. — Вы слишком задумались, командир.
Юрий Баглай очнулся, испуганно вздрогнул. Как же это он?!
Через минуту затрепетал на мачте сигнальный флажок, и сразу же прозвучал усиленный мегафоном голос Баглая, обращенный к капитану «Гидрографа»:
— Приготовьте швартовые концы и багры, я вас подведу к самой стенке, затем сманеврируете машинами. Становитесь кормой. Вода в бухте тихая!
— Добро, — откликнулся капитан.
Следовало отдать команду «смирно!» — командир части сходил с корабля. Но Курганов лишь махнул рукой и сказал:
— Не надо. Идемте к Поле.
Если бы он мог знать, какой благодарностью наполнилось сердце Юрия!
На всех кораблях выстроились командиры и матросы, провожая Курганова и Баглая удивленными взглядами… Они не понимали, что происходит. Ничего не знал и замполит Вербенко. Машину «скорой помощи» подали к кораблю Баглая, решив, что там кто-то серьезно заболел или произошло какое-то несчастье, но Курганов, поздоровавшись, сказал:
— Машину — к «Гидрографу».
Когда они втроем подошли к судну, матросы уже несли на носилках Полю. Она до подбородка была укрыта одеялом. Ее светлые волосы растрепались, в больших серых глазах затаилась боль. Увидев Юрия, девушка попыталась приподняться и удивленно спросила:
— Почему ты здесь?
— Потом… потом…
— Поедете с Полей, — сказал Курганов, обращаясь к Баглаю. — Выясните у докторов, что и как… Доложите мне. И сообщите родителям… Где они живут?
— На Портовой, рядом с Федором Запорожцем.
— Сходите туда.
Полю уже внесли в машину. Юрий вошел следом.
По дороге Поля пыталась что-то говорить, но мотор заглушал ее слабый голос. Юрий с трудом разобрал лишь несколько слов: «Передай Курганову… Вербенко… спасибо…»
Бледные губы ее дрожали, в глазах стояли слезы.
* * *
Он ждал, сидя на мягком стульчике, обитом белым дерматином. Сердце замирало. Дежурный врач долго не выходил к нему, наверное, это не предвещало ничего хорошего. Переломы разные бывают… Нет, нет, о плохом не надо думать… На то и госпиталь, на то и врачи, чтобы спасти человека. Юрий вздрогнул, как от неожиданного выстрела. А это всего-навсего открылась дверь. Он вскочил, бросился навстречу уже немолодой полной женщине.
— Здравствуйте. Я — дежурный врач… — Голос у нее был приятный, спокойный и ровный.
А Юрию казалось, что сейчас все здесь, в больнице, должны быть взволнованы, должны думать только о Поле, страдать ее болью.
У него перехватило дыхание.
— Я… о Полине Кулик хотел…
— Не волнуйтесь. — Голос женщины стал теплым, материнским. — Все будет хорошо. Ей уже сделали операцию, и она спит. Очень вовремя ее сюда доставили. Немного опоздали бы и… все могло случиться. Перелом серьезный, скрывать не стану. Но операцию делал опытный хирург. Еще будете вальсы танцевать… Полежать, конечно, придется.
Юрию хотелось обнять эту милую, хорошую, лучшую в мире незнакомую женщину, но он сдержался и воскликнул:
— Я сейчас цветы принесу! Ведь можно цветы?
* * *
«Как удивительна жизнь, — размышлял Юрий Баглай, медленно поднимаясь по крутым вытертым каменным ступенькам. — Еще год назад я даже не предполагал, что есть на свете эта лестница, что есть Портовая улица, где живут Федор Запорожец и тетя Марина, а по соседству с ними — Поля. И вот сейчас моя жизнь сомкнулась с их жизнью, пути наши скрестились и переплелись…»
Он поднимался очень медленно. И не мудрено. Около двух суток в море, без сна, без отдыха, нелегкая буксировка «Гидрографа», несчастье с Полей, госпиталь… Выйдя из госпиталя, он ощутил неведомую прежде слабость. Голова его горела, ноги подкашивались. Лечь бы и заснуть…
Но не только физическая усталость заставляла Баглая не торопиться. Словно тяжелый камень, нес он нерадостную весть Полиным родителям, Запорожцам. А может, не идти сейчас? Ведь дежурный врач сказала наведаться завтра… Но тут же он поймал себя на том, что проявляет малодушие, будто ищет уловки, стараясь отдалить трудный разговор. Ну, допустим, сообщит он им не сегодня, а завтра. Что от этого изменится? Так или иначе, Поля в больнице. Имеет ли он право скрывать это от ее родных?
Портовая, 16… Маленький домик, в летнюю пору обвитый виноградными лозами, теперь оголился, и вместо зеленой крыши над головой чернеют плети. Не слышно во дворе гортанного голоса тети Марины и глуховатого — Федора Запорожца. Осенний холод, очевидно, загнал их в дом.
Так и есть. Из керамической трубы над красной черепичной крышей вьется сизый легонький дымок. Там, в доме, уют и покой. А он, Юрий, сейчас принесет туда горе… Будь что будет…
Нажал широкую железную скобу и шагнул через высокий порог калитки. Марина увидела его из окна, радостно всплеснула руками:
— Ой, Федя, какой гость у нас! Юра пришел!
И мгновенно оказалась на крылечке.
— Заходи, заходи, пропавшая душа, заходи, ясный месяц. Сейчас я тебя отчитаю хорошенько, ты ведь давно не слышал моего голоса…
Вслед за ней выбежал Запорожец, как всегда в тельняшке с закатанными по локоть рукавами.
— Ты сначала угости человека варениками с творогом и сметаной, — добродушно прикрикнул он на Марину, — а потом уже и отчитывай.
— Так и быть, угощу, — легко сдалась Марина. — Заходи, Юра, мы по тебе порядком соскучились.
У Баглая сжалось сердце: «Как же им сказать, этим добрым людям? Нет, не сейчас, попозже… Пусть уляжется первая радость встречи…»
— Тетя Марина, с варениками возиться не стоит. Не голоден я…
Он вспомнил, что последний раз ел вчера, но ему действительно есть совсем не хотелось.
Пока Марина звенела посудой, Федор Запорожец показывал свой новый натюрморт. На большом стеклянном блюде — несколько гроздей винограда. Они будто только что срезаны с лозы. Крупные, желтоватые, с солнечной подпалиной ягоды просвечивались, на них прозрачными каплями лежала роса.
— Это мой виноград, — Федор радостно, по-детски улыбался. — Нарисовал на память, потому что такого хорошего урожая еще ни разу не было.
— Вы талантливый человек, дядя Федор, — искренне похвалил Юрий. — Ваши картины любой купит.
— Купит? — нахмурился Запорожец. — Нет, я не на продажу… Подарить могу, если кому-нибудь понравится, там их стоит больше, чем полсотни… А продавать — не продаю.
— Да вы не обижайтесь, это я просто так, не подумав, сболтнул.
— Уже хвастаешь? — спросила Марина, входя в комнату. — Ну, а теперь к столу, вареники остывают.