ИГОРЬ
Ты все такая же, только время стало другое. Все тогда было просто – дуй в трубу и киряй, вот и вся забота, а сейчас думать надо обо всем, и мы уже стали не такими веселыми…
Освещается кабинет профессора Аброскина. Аброскин вдвоем с Нытиком за бутылкой коньяка.
АБРОСКИН
Вы хоть немного знаете этого Кисточкина? Что он за человек?
НЫТИК
Женю Кисточкина? Прекрасно знаю. Здоровый молодой человек, еще два года назад выступал в соревнованиях по самбо, сейчас весь в журналистике. Типичный представитель родившихся в сорочке, знаете ли, не то что я; 30 лет, прекрасная внешность, чудная должность, заработок, перспектива, своя автомашина, девушки, какие девушки… Ах, профессор, я сегодня откровенничаю – всю жизнь мечтаю о таких девушках, хотя бы об одной, а у него их столько! (Замечает выражение лица Аброскина.) Ой, простите, я хотел сказать, что Кисточкин очень искренний человек, но знаете, современная молодежь… Ну, конечно, ему пора уже остепениться.
АБРОСКИН
Да мне-то что? Думаете, меня волнуют его отношения с моей дочерью? Ничуть. Меня научили относиться ко всему философски.
НЫТИК
Правильно, я тоже только в этом нахожу утешение.
АБРОСКИН
В чем?
НЫТИК
В философии.
АБРОСКИН
(хмелея). Вы вообще знаете, кто вы? Вы – паста!
НЫТИК
(потрясен). Паста?
АБРОСКИН
Вас намазывает всяк кому не лень. Идите от меня, пить не умеете.
НЫТИК
Простите.
АБРОСКИН
Какую философию вы исповедуете? Махизм, монизм, буддизм? Может, вы ницшеанец?
НЫТИК
Нет-нет, вы не думайте, я ничего плохого… Я правильно исповедую… Вы меня неправильно поняли.
АБРОСКИН
Вы мне не компания. Я и один проживу. Проваливайте, паста! Мне надо подумать, у меня завтра доклад.
Нытик уходит.
АБРОСКИН
(кружит по комнате с бутылкой в руке). Надо подумать, надо подумать обо всем – и о пасте, и об ее потребителях, о девушках и об их друзьях… Что это за судьба – обо всем думать?
Затемняется комната Аброскина и освещается кровать, на которой ворочается, отходя ко сну, Здоровяк.
ЗДОРОВЯК
(напевая сквозь сон). Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна… (Глубоко дышит, бормочет.) Вдох, выдох, вдох, выдох. Глубокое и размеренное дыхание – вот мой секрет. (Засыпает.)
Затемняется кровать Здоровяка и освещается кровать Бабушки Принцкер. Бабушка лежит и задумчиво смотрит на Олю. Оля возле туалетного столика расчесывает волосы.
БАБУШКА
Дедушка любил ходить по ресторанам. В мирное время в Вильне был Клуб людей интеллигентных профессий. Мы начинали там свой вечер при свечах, а потом ехали на извозчике в залитые светом рестораны и часто встречали утро в каком-нибудь кафе-шантане. (Поет.) Владеть кинжалом я умею, я близ Кавказа рождена… Оля, почему у меня сегодня какое-то интимно-лирическое настроение?
ОЛЯ
В воскресенье после игры мы едем с Булем в кафе «Аэлита».
БАБУШКА
Правильно, а маме скажи, что идешь в гости к школьной подруге. У мамы странные взгляды на молодежь.
ОЛЯ
А думаешь, я хочу идти с Булем?
БАБУШКА
Это что, намек?
ОЛЯ
(с лихорадочной быстротой). Бабушка, а правда, Света очень-очень красивая?
БАБУШКА
Это что, намек?
ОЛЯ
(странно возбужденная, ходит вокруг кровати, поет). Еду домой я в трамвае-е-е-е…
Бабушка следит за ней, покачивая головой. Затемнение.
Слышен смех Светланы. Она по-прежнему на авансцене вместе с Кисточкиным.
КИСТОЧКИН
Можешь смеяться, но ты для меня, как ветер, я без тебя скоро увяну, у меня ведь августовский срок, а ты – это ветер с теплым дождем… (Светлана уже не смеется, он обнимает ее и привлекает к себе.) Без меня тебе тоже туго, потому что ветру нельзя без листьев, а я – тяжелые августовские листья…
СВЕТЛАНА
(хрипло). Нет, не могу, пусти!
КИСТОЧКИН
(сорвавшись). Мещанка, тебе что, штамп нужен в паспорте?
СВЕТЛАНА
(взяв себя в руки). Ну-ка пусти, поэт!
Вырывается и уходит четким деловым шагом.
КИСТОЧКИН
Такая лирика пропала зря!
Медленно бредет по просцениуму, насвистывает, останавливается в центре, поворачивается спиной к залу, освобожденно потягивается. За ним окна большого дома. Одно за другим окна гаснут, дом выплывает из ночи мрачным романтическим силуэтом. Слышен чей-то храп, писк ребенка, стук будильника, обрывки уже слышанных нами разговоров.
КИСТОЧКИН
Засыпает жилмассив, кооператив и коллектив. Спят мои пупсики, а в них идут необратимые процессы, облысение и склероз. Накушались, подсчитали, сколько дней до получки, прочли мой фельетон и бай-бай… Спите, пупсики, спите, труженики, светики-пересветики…
По просцениуму проходит Суровый-в-Лиловом, останавливается, глядит на Кисточкина. Тот медленно к нему поворачивается и смотрит на него выжидательно.
СУРОВЫЙ
Тра-та-та, тра-та-та, мы возьмем с собой…
КИСТОЧКИН
Кота.
СУРОВЫЙ
Чижика…
КИСТОЧКИН
Собаку.
СУРОВЫЙ
Петьку…
КИСТОЧКИН
Забияку.
СУРОВЫЙ
Обезьяну…
КИСТОЧКИН
Попугая.
СУРОВЫЙ
Вот компания какая!
Раскланивается с Кисточкиным, уходит. Тот смотрит ему вслед.
Занавес
Пролог второй
Та же площадка перед домом, что и в прологе. Слева на авансцене закрытая еще продпалатка – стеклянный ларек. Справа – столик летнего кафе с поставленными на него ножками вверх стульями. Рассвет. Огибая продпалатку, выходит человек в старой кожаной куртке, в протертых джинсах, тяжелых ботинках. Это Треугольников.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ
(останавливается, смотрит на дом). А вдруг он женился? Это здорово усложнит мою задачу. В квартире у него, конечно, полный модерн, и жена-красавица крутит хула-хуп. А может быть, сейчас уже не крутят хула-хуп?.. А в Москве многое переменилось – милиция теперь в белых портупеях! (Подходит к столику, снимает с него стул, садится.) Все еще спят, я мог бы подождать во Внуково. Не терпится покончить… Что там рассусоливать и мямлить? В моем возрасте нужно уже уметь а-на-ли-зи-ро-вать воспоминания. Тем не менее сейчас я могу позволить себе роскошь еще раз вспомнить его юность и его геттингенскую душу, потому что его юность – это моя юность, и вспомнить то, что было позже, весь тот запал и хриплые споры о нашей молодости, о эти взбалмошные споры, и то, какими мы стали в результате, молчунами и усмешниками, все это я могу вспомнить. И даже можно вспомнить прошлогодние тридцать минут в Певеке, коктейль «Северное сияние», который мы успели выпить, его поразительную говорливость и то, как он откладывал в памяти разные жизненные наблюдения, и как радовался по поводу будущих очерков, и как засыпал меня заграничными впечатлениями, будто дразнил… Подонок Кисточкин!
Он замолкает и остается на своем стульчике в правом углу авансцены, курит, безучастно смотрит в зал.
Слышится резкий звонок будильника, за ним другой, третий, звуки утренней гимнастики, джаз, тема Игоря. Неожиданно на сцене оказываются все знакомые нам жильцы этого дома. Все они делают утреннюю гимнастику, каждый как бы находится в собственной комнате, но все на виду. Здоровяк выполняет упражнения точно по приказам радиотренера. Аброскин с саркастической миной растягивает эспандер. Светлана крутит хула-хуп. Оля тоже крутит хула-хуп. Бабушка рассыпала спички и собирает их по одной. Супруги Принцкер синхронно делают приседания. Нытик производит вялые движения, как бы глядя на себя в зеркало и переходя от отчаяния к надежде. Футболист отжимает стойку. Элла вытирает лужу на полу. Игорь задумчиво прислушивается к звукам джаза, притоптывает ногой, прикидывает что-то, потом берет свою трубу, начинает импровизацию.
Кисточкин упражняется по системе йогов.
Импровизация Игоря замысловата и печальна. Постепенно все наши знакомые как бы прислушиваются к ней, задумываются, все, за исключением Здоровяка, – тот упражняется.
Треугольников в задумчивости сидит на своем стуле, повернувшись лицом к залу.
ТРЕУГОЛЬНИКОВ