на клинке. Человеческий приемыш, тайком пронесенный презренный змей, история с Кориандром, а теперь и секрет о преграде, так надолго затянувшей их и без того бесконечный путь… Никола с ужасом осознал, что, реши иномирцы свергнуть Вяза, его семье некуда бежать. Но если детей бывшего правителя иномирцы, может, и пощадили бы, то ему, Николе, рассчитывать точно не на что.
– На Николу теперь вся надежда. Змей не Корабль, его полеты могут оказаться куда маневреннее. Нужно только, чтобы он нас услышал. И Никола – единственный шанс.
«И если этот шанс не сработает – нам всем конец. Мне уж точно», – обреченно подумал Никола. Вчера Вяз убеждал его, что, после того как всем станет известно про преграду, Никола будет в безопасности, что никто не посмеет его тронуть. Но сейчас это все казалось очень сомнительным решением.
– Ты знал? – прошептал ошарашенный Лавр.
Никола улавливал в его голосе нотки разочарования. В нем самом ли, в Вязе, во всех сразу – он не понимал.
– До вчерашнего вечера – нет, – Никола с болью посмотрел на друга. С каждым витком этой истории они будто становились все дальше. Раньше у них не было секретов.
– Ясно, – Лавр отвернулся. – Иди. Отец ждет тебя.
Никола чувствовал, что у него дрожат коленки и очень громко колотится сердце в ушах. Не до конца осознавая, что делает, он добрел до Вяза и встал рядом.
– Пожалуйста, – прошептал Никола прежде, чем закрыть глаза. – Змей, пожалуйста.
Очнулся он через минуту – снова на полу, и по щекам лились большие круглые слезы. Из носа тонкой струйкой стекала кровь.
Стоит того, чтобы прожить
Лес распахнул свои объятия, принял и укрыл.
Наконец-то Никола остался один.
Он не хотел в этот миг даже общества Элоизы и Лавра – их молчаливое сочувствие или натужные попытки шутить вгоняли в неимоверную тоску.
Ой, кажется, устал от всего еще больше самого Николы и спрятался сейчас где-то между стройных стволов, чему оставалось только радоваться.
Никола опустился на пень и пнул ворох желтых листьев. Теперь он совсем осмелел, да и Лес уже не боялся его так, как прежде. Ноги сами принесли сюда после случившегося. Лес – часть Корабля, Корабль – часть змея, Никола – часть змея…
«Яйцо в утке, утка в зайце…» – вспомнил Никола строчку из детской сказки и невесело ухмыльнулся.
Не надо было так себя вести. Теперь очень стыдно. После какой – сотой, быть может? – неудавшейся попытки в нем будто что-то лопнуло или сломалось. Он даже Оя не побоялся – просто кричал как ненормальный, что хватит с него, что он не просил брать его на этот ненавистный Корабль, и в играх этих невозможных участвовать не хотел, и что ему невероятно страшно, и грустно, и стыдно каждый раз, и все равно ничего не получается. Он не назначал себя этим змеем, и плевать ему, пусть хоть выкидывают его с этого проклятого судна, все равно уже, на всех все равно, пусть болтаются себе в этом безвременье хоть до конца света, а от него отстанут…
Он прижал дрожащие пальцы к щекам. Каким же идиотом он, должно быть, выглядел. Все эти годы таковым им и казался, но сегодня просто превзошел самого себя.
Ну хоть в чем-то.
Только на миг он было поверил, что сможет стать пусть немного своим им всем, а не только семье Вяза, что он теперь тоже принадлежит к детям Великого Змея, что змей сам выбрал его… И даже тут обманулся.
Он все равно всегда будет чужим. А змей, будь он проклят, так и не научится летать нормально. И Корабль никогда не сдвинется вперед.
Ну как же никто не понимает, насколько Николе страшно и невыносимо все это? И чем страшнее, тем дальше этот чертов змей. А чем дальше – тем больше сжимается от ужаса все внутри.
Никола наклонился и поднял желтый лист. Незнакомый – на земных деревьях он таких не видел. Овальный, прорезанный тонкими кружевными отверстиями – будто одна из салфеток, которые мама когда-то вязала крючком и раскладывала по всему дому. Он бережно вертел тонкую ножку в пальцах, и лист медленно кружился. Никола завороженно наблюдал. Лист был правильной, законной частью этого мира – и даже не догадывался о своем счастье.
Никола судорожно, почти надрывно вздохнул. На Земле он бы давно уже замерз сидеть вот так неподвижно в прохладном осеннем лесу. Здесь же из горла рвался не простудный хрип, а убогий всхлип, и Никола изо всех сил пытался его подавить.
– И что, так и будешь сидеть, лить слезы по своей горькой судьбе? – раздалось над головой.
Никола вздрогнул и поднял взгляд. Напротив – снова неожиданно – стояла Сина.
– А, это ты, – вместо приветствия сказал он.
Если княжна-медведица пришла поиздеваться – да ради бога, он все эти насмешки уже и не замечает почти. Без них даже странно делается, будто что-то не так. Да пусть хоть убивает.
– А ты сама учтивость у нас. Подвинься, – и Сина без приглашения плюхнулась на пень рядом. Как-то совсем неизящно, даже неуклюже.
Пень был не такой большой, чтобы комфортно разместиться на нем вдвоем, и Никола, сдвинувшись на самый край, чуть не свалился. Но посчитал, что, если сейчас подскочит, может обидеть Сину. Решит еще, что он именно с ней сидеть не хочет.
– Когда я пришла поговорить с тобой про карту…
– Помню.
– Ну конечно, помнишь, времени-то всего ничего прошло, а ты не такой дурак, как кругом болтают.
– Ты сегодня тоже поражаешь хорошими манерами, – осмелился сказать Никола.
Сина ткнула его острым локтем в бок.
– Когда мне не позволили стать Лесом, я всех просто возненавидела. Корабль, людей, иномирцев, Отлет… Да даже сам Лес – за то, что ему никогда не бывать моим. Ветивера, конечно, само собой, – за то, что он никогда не заменит мне Лес. Он, к его чести, и не пытался. Никогда не пытается быть тем, кем не является, и это отлично, – она слабо улыбнулась. Никола слушал ее, боясь шелохнуться. – А потом я сделалась одержима тем, чтобы оказаться душой змея. Глупости, как тогда, конечно, все считали. Но я-то знала: раз Белое дерево перебралось с нами на Корабль, значит, однажды и зацветет. Ну и кто тут теперь глупый мечтатель с пустыми фантазиями, скажи мне на милость, а?
– Уж точно не ты, – согласился Никола, хотя он никогда так суровую медведицу не называл. И даже не считал таковой.
– И когда все случилось – ну, начало Игры, – и я увидела, что карта досталась не мне… Отец сам как-то все понял. По твоему виду, наверное. Пообещал, что поможет, даже обрисовал как. Я тогда осознала, что только этой верой и буду жить, что ничего мне не нужно, – даже с