Читать интересную книгу Популярная музыка из Виттулы - Микаель Ниеми

— Отец дал покататься.

— Класс, — говорю я.

Мы прыгнули и покатили. Сиденье отдавало холодом, лобовое стекло потело от горячего дыхания. Я включил печку и подбавил тепла, за окном сгущались холодные апрельские сумерки. Встречная машина громко посигналила и помигала фарами. Немного повозившись, девчонка отыскала нужную ручку и включила ближний свет.

— Разве ты уже совершеннолетняя?

Она не отвечает. Откидывается на спинку, рука покоится на коробке передач. Правит посреди дороги, сматывая под себя заиндевевшую дорожную ленту, фары выхватывают из черноты искрящиеся сугробы. На полях лежит наст, синий и сбитый.

— И как тебе быть коммунисткой? — спрашиваю.

Она пытается нащупать кнопку радио. Машина потихоньку начинает скатываться в кювет. Мой жалобный писк — девица резко выворачивает баранку и выруливает обратно.

— Не дрейфь! — подбодрила она меня. — Я водила хоть куда.

Из Аутио до Паялы мы поехали по старой трассе. В начале ее, на длинном прямом участке, девица выжала газ до упора. Мотор зажужжал, завыл, мы стремительно набрали ход. Мороз лизал машину ледяным языком, оставляя на капоте, на стеклах корочку инея, терся холодным брюхом о ее горбатую крышу.

— Здесь, бывает, олени выскакивают, — говорю.

Девица засмеялась и помчалась еще быстрей. Тогда я понял — она хочет напугать меня. Застегни я сейчас ремень, она будет считать, что у нее получилось. Я поступил иначе — собрался, при этом делая беспечный вид, а сам все смотрел на лесную опушку, чтобы в случае удара вовремя сложиться.

Она долго копалась, наконец, настроилась на финскую волну. Грустное танго, какая-то женщина пела о любви и печали. Машина перевалилась через горку и пошла петлять, оставляя позади себя меланхоличную дымку. В этой холодной пустыне изливалось, кровоточило чье-то сердце. Я украдкой поглядывал на девчонку. В темноте вырисовывался ее силуэт, закругление подбородка, губы сочные, лихо вздернутый финский носик. Мне захотелось обнять ее. Поцеловать.

— Куда тут у вас в Паяле можно сходить? — спросила она.

— А фиг его знает, — ответил я.

Мы уже проезжали Манганиеми, со свистом пролетели по старенькому мосту. Из лесу выступили огни домов и серебряным светом разлились по руслу реки. Девица не сбавила ход даже тогда, когда на узкой колее на нас вдруг выскочил огромный дальнобойщик. Машины разминулись в считанных миллиметрах — газеты не просунешь. Дальнобойщик яростно посигналил — девица и бровью не повела.

— А кино сегодня будет?

В этом я не был уверен. Что же такое придумать? Вспомнил, что один мой одноклассник держит кроликов в бойлерной. Он выпрашивал для них полусгнившую морковку в магазине — все равно ведь выкидывать. Несколько раз я видел, как они сикают. Глупости, она ж не маленькая.

— Хочешь, поедем в Паяльский спортклуб, на хоккейную тренировку? У них в выходные серия матчей против «Это-Куивы».

Я показал ей, что надо ехать прямо, потом, возле лавки Артура — она похожа на картонку из-под обуви — направо, потом дальше в центр мимо обувного магазина Харьюхахто, канцтоваров, цирюльни Ларссона, пекарни Веннберга, киоска Микаэльссона и кафешки Линдквиста. Перед школой мы свернули с дороги и кое-как дотащились до хоккейной площадки. Здесь мы оставили машину, которая к тому времени успела прогреться, пошли по утоптанной стежке вниз к катку.

Тренировка была в самом разгаре. Верзилы в латах и черно-желтых фуфайках кружили по всей площадке, отрабатывая задний ход. Тренер Стенберг, бородатый полисмен, переехавший к нам с юга, гудел в дудку, подбадривая подопечных:

— Не срезать, не срезать на поворотах, засранцы! А ну, поддай жару, красные дьяволы!

Потом они разогревали вратаря убойными, безжалостными бросками — крючковатые клюшки «КОНО» шлепали и хрустели, кипер в маске а ля «мертвая голова» стоял как на плахе, щитки не спасали, все тело покрылось синяками. Шайбы то и дело улетали на лужайку, далеко за бортик — то-то будет радости мелюзге, когда сойдет снег.

— Да гаси ж ты, едрена матрена, ему в домик! — возбужденно рычал Стенберг — он пекся о юношестве и по собственной инициативе организовал тренировки во всех деревнях в радиусе нескольких десятков километров.

Потом началась игра. Ледовое побоище, где брали больше не умением, а желанием. Игроки лупились о борта, елозили на заднице, щелкали так, что аж звенели клюшки. Долговязый форвард одной из команд нацепил допотопный подбородник, отчего смахивал на овчарку в наморднике. Приведя свою немалую мышечную массу в поступательное движение, он попер напролом — защитники посыпались как стадо оленей, раздавленное паровозом. А вот с контролем шайбы он был не в ладах. Но ему слегка подфартило, он умудрился-таки откинуть шайбу защитникам, и те без труда вколотили ее в образовавшийся пролом. В команде соперников форварда играл щуплый блондин с потрясающей реакцией. В момент вбрасывания он цепенел, словно ящерица, а потом — раз, и клюшка сполохом вонзалась в катящуюся шайбу.

Мы стояли на снежном валу у бортика и какое-то время смотрели на игру. Я как бы ненарочно приблизился к девице, наши куртки соприкоснулись. Она жевала бубль-гум, выдувая пузыри — от них пахло лакрицей. Я заметил, что она ежится и кутается в свой палестинский платок.

— Замерзла?

— Есть маленько.

— Давай… У меня есть приятель, у него кролики…

— Фи, детство какое, — скривилась она, обмотав резинку вокруг пальца.

Мне бы вместо этого обнять ее. Да поздно. Я чувствовал себя придурком. Захотелось сбежать домой, поучить рифы перед зеркалом. Девчонка заметила мое смущение. Смягчилась, стала следить за игрой, делая вид, что это интересно.

— Им нужно больше играть в одно касание, — сказал я. Как русские. А то они, как канадцы. Сила есть, ну, ты знаешь, играют ровно дуболомы.

Тут я углубился в анализ игры, стал нахваливать ювелирную технику советских хоккеистов, которые снимают лепестки с клюшек и тренируются с одной рукояткой. Когда вдруг понял, что она заскучала. А тут и я начал подмерзать.

— Пойдем, посмотрим гимнастику для домохозяек.

Она кивнула и как-то томно заглянула мне в глаза. Потом, будто испугавшись, что обнаружила себя, быстро опустила взгляд. Чую, сердце мое затрепыхалось в груди, и мы отправились в спортзал — он был в паре сотен метров от нас.

Дверь в женскую раздевалку была незаперта. Мы просочились внутрь. Нас оглушил джаз, гулким эхом разносивший от школьной магнитолы. Пахло селедкой и лаком — в старых спортзалах всегда так пахнет: затхлый дух истязаний, въевшийся в скакалки, кони и кольца. Плюс ядреная смесь женского пота с секилем. На крючках было развешано тряпье: сморщенные гамаши с начесом, исподние юбки размером с добрый шатер, цветастые сарафаны, коричневые колготы, лифчики величиной с мою голову. На полу в лужицах талой воды стоят авоськи и пакеты, стоптанные сапоги, валенки и остроносые полусапожки.

Я на цыпочках подкрался к выходу в зал. Ядовитый свет. Вдруг земля затряслась под ногами, дом содрогнулся до самого свода. Тетки прыгали через баллоны. Боже, как тряслись их телеса! Сиськи шлепали по пузу как мешки с мукой, баллоны вспухали как тесто на дрожжах. Хорошо еще, что прыгали домохозяйки вразнобой — попади они разом в такт музыке, ей-ей, проломился бы пол. Следующее упражнение — бег с прискоком по кругу. Вдоль шведских стенок, топая грузными ногами, загрохотало стадо слонов. Пот лился ручьем, тек по двойным подбородкам, уходя в скважины между грудей, варикозные вены светились синюшно-кровавым светом. Раз, два, потяну-улись, — скомандовала руководительница, стоявшая за магнитофоном, и сорок дебелых матрон заволновались, как березки на ветру. И-раз, и-два, наклон, и двадцать непомерных задниц, наплодивших верную сотню ребятишек, встали раком. Пот с ягодиц катился по сальным бокам, запахло мандой. Подъем и, гопля, прыжок боком вперед. Понятное дело, не обошлось здесь без столкновений с выбросом чудовищного заряда энергии. Тетки мегатонными бомбами валились на пол, лежали на лакированном паркете, купаясь в собственном поту; наконец, с превеликим трудом вставали — несокрушимые. Зал отдавал болотом и климаксом. Первобытная смесь рождения и смерти — распаленная женская утроба.

Девчонка взяла меня сзади за волосы. Запустила зябкие пальцы. Я вздрогнул всем телом. Ноги у меня подогнулись, и я сел, чтоб не упасть. Она забралась ко мне на колени и выплюнула жвачку. Ее зрачки расширились — две черные полыньи. Я стал поглаживать ее подбородок, легонько проводя пальцем по линии скулы до изящной раковинки уха. Носом приблизился к ее лицу. Зажмурился, дотронулся до ее кожи. Щеки таяли, пылали. Она задышала жарче. Я слышал губами ее улыбку. Мы распахнули куртки. Так, тело к телу. Груди такие юные, острые. Я обвил ее руками, прижал к себе с глазами, полными слез, чувствуя, как меня распирает от счастья. Господи, мы вместе. У меня есть девчонка.