безволосые, с красной кожей, покрытой золотыми узорами. Рядами на груди, на лбу, на висках сверкали камни, жёлтые у мужчины и алые у женщины, и лёгкие одежды прикрывали их наготу. Не требовалось второго взгляда, чтобы понять: то работа искусного мастера, слышавшего о моём народе, но никогда не видевшего нас.
В Доме Песка и Золота я был один.
Глава 9. Сказки
Таона была велика и красива, и всё-таки Нуру опять почти не разглядела её — ни глиняных крашеных стен, ни высоких домов под серыми тростниковыми шапками. Здесь их не связывали верёвками, вытягивая подобно стрелам зелёного лука, как в её родном поселении, а клали гладко и стригли, как шкуру зверя. Видно, чтобы уберечься от пыли, на дорогу смотрели крошечные, лишь руку просунуть, окна, и оттого дома казались слепыми.
Во дворе под раскидистым деревом, где ночью было совсем темно, а хозяин не жёг огня, Мараму без лишних вопросов дали чёрного быка. Сняв с руки браслет с медными ногтями и добавив серебра, гадальщик расплатился, усадил Нуру, забрался сам, и они поехали прочь.
Нуру молчала. Ей было о чём спросить, но время ли спрашивать, когда за ними погоня? Лишь на большой дороге, когда город остался позади, она заговорила:
— Ты знал, что внизу стоит повозка с сеном?
— О, нам повезло, — откликнулся гадальщик.
— Повезло? Под сеном нашлась сумка с твоими вещами. Я не верю в такое везение!
Мараму замолчал.
— Я думала, мы разобьёмся! — воскликнула Нуру. — Ты потянул меня вниз — я и сказать ничего не успела! А перед тем думала, меня растерзает зверь. Что за неведомое зло это было? Как человек, но шея как у ящерицы, гибкая, чешуйчатая, с обвисшей кожей. И какая же страшная пасть от уха до уха, и эти зубы!..
— Может, тот человек надел маску?
— А когти на руках и ногах? Как он прыгнул на стену!.. Нет, человек бы так не смог.
— Было темно, — сказал гадальщик. — Темно, лампы чадят, ты испугалась. Могло показаться всякое.
— А, ты не веришь мне! — с обидой сказала Нуру и умолкла. Но теперь она и сама не знала, во что верит, и чем усердней пыталась вспомнить, тем больше всё расплывалось в памяти.
Небо едва желтело, и Великий Гончар ещё не убрал заслонку, хотя ночная лампа уже погасла. Молчали старые деревья с грубой корой, будто выложенной из камней, так и прозванные за это каменными. Их жёсткие листья, выбеленные жаркими днями, теперь походили на сухие рыбьи хребты. Протяжно кричали птицы, и в полях, что потянулись вдоль дорог, уже работали люди, собирали земляные бобы, несли на головах корзины, полные созревших плодов.
Чёрный бык шёл быстро, будто летел над дорогой. Он легко обогнул повозку с плетёным верхом, что двигалась навстречу, нагнал и перегнал водовоза — тот лениво ехал к реке по холодку.
Сидя позади, Нуру держалась за Мараму и теперь могла ощупать рукояти ножей.
— Их шесть, — сказал гадальщик.
— Я вовсе и не пыталась сосчитать! — возразила она. — Те люди, что идут за тобой — кто они?
— Они умеют убивать, — ответил Мараму.
— А ты умеешь?
Не дождавшись ответа, Нуру обернулась, но позади не было никого, лишь отставший водовоз. Она хотела заглянуть вперёд, но пакари, до этого сидевший так тихо, что Нуру о нём и забыла, лизнул её в лицо и завизжал, изгибаясь всем телом. Мараму хлопнул по сумке. Пакари скрылся и ненадолго притих, но тут же принялся нюхать сумку изнутри, похрюкивая.
— Зачем ты им нужен? — спросила Нуру.
— Ты спрашиваешь не о том. Спроси, зачем брать с собой лишнего человека, если быку легче везти одного? Твоё платье и срезанные волосы приметны. Я мог уйти один, и люди не вспомнили бы, что видели меня. Тебя запомнят.
— И зачем же ты взял меня с собой?
Гадальщик промолчал. Прежде чем Нуру успела сказать что-то ещё, он заставил быка свернуть с дороги и вскоре остановился в зарослях у реки.
— Спускайся, — велел Мараму, однако Нуру не спешила.
— Я буду молчать! — взмолилась она. — Не бросай меня, не бросай!
Порывшись в сумке — не в той, где сидел пакари, а в другой, взятой в повозке с сеном, — гадальщик протянул, не оборачиваясь, измятый свёрток.
— Оденься, — сказал он, — и укрой голову. Если кто спросит, будешь моей сестрой.
Нуру, поколебавшись, сползла на землю. Натянула рубаху, простую и грубую, из тех, что подпоясывались верёвкой, и штаны до колена. Женщины одевались так редко — может, только в пути. Ткань серая, некрашеная даже.
Длинным полотном она покрыла голову, укуталась до бровей, проверив, что срезанных прядей не видно, а синее платье, тонкое платье с золотым шитьём, втоптала в землю. Сжав зубы, стянула и сандалии, торопясь, не развязывая шнурков, и загребла сухой землёй, ещё и ещё, и камень сверху. Ничего не оставила себе, только клыки, что были спрятаны на поясе — удача, что не выпали!
Мараму развернул быка, и пока тот объедал кусты, глядел на неё сверху вниз. Поймав взгляд Нуру, протянул ладонь, чтобы помочь ей забраться. О том, как она плясала на остатках недавней жизни, слова не сказал.
— Что у тебя за бык? — спросила она, поджимая ноги, чтобы их не ранили колючие ветви. — Прежде я таких не видела.
У чёрного быка рога тянулись вверх — ни одна птица не усидела бы на них. Длинные, высотой в его рост, они почти смыкались концами, тоже чёрными. Их будто красили белой глиной, а она вытерлась от времени.
— Теперь увидела, — сказал гадальщик.
Он направил быка к броду. Тот вошёл в мутную реку и, опустив голову, принялся пить, втягивая воду.
— Почему у него нет кольца в носу? Почему верёвка продета сквозь ноздри, кто так делает?
— Кочевники, — ответил Мараму.
Бык напился и вышел на берег, медленно ступая в первых золотых лучах, а там, качая головой, пошёл всё быстрее. Теперь он шёл без дорог, спиной к печному огню.
— Ведь это не бык кочевников? — решившись, спросила Нуру.
— Нет, Кимья мой.
— Хорошо. Я уж думала, за нами погонятся не только те двое, а ещё и кочевники! Но откуда ты знаешь, как они обходятся со своими быками, и зачем продел верёвку по их обычаю? И заплатил ты столько, что я думала, ты его купил!
— Кто-то из кочевников приехал на нём в город, — спокойно ответил Мараму. — Я заплатил, чтобы его без шума взяли с пастбища и придержали для меня.
— Украли!
— Нельзя украсть то, что твоё по праву.