словарей и воспоминаний, он написал статьи «Успехи человека в прошедшем и будущем», «Об устройстве в Сибири железной дороги», «О вымышленных и действительных Робинзонах». Об этих статьях мы ничего не знаем, кроме их названия. Последняя, судя по заглавию, должно быть, рисовала переживания человека, жизнь которого по духовному одиночеству не отличалась от жизни на необитаемом острове. Но главными его трудами, сохранившими свою научную ценность и до наших дней, явились этнографические и фольклорные исследования — «Краткое описание Верхоянского округа» и «Материалы для характеристики местного языка, поэзии и обычаев».
Первая работа, состоявшая из шестнадцати глав с дополнениями, содержала физико-географический очерк Верхоянского округа, описание его флоры и фауны, местного и русского населения с их обычаями, бытом, преданиями и умственным развитием. Во второй были собраны мифы, сказки, песни, загадки, пословицы и другой фольклорный материал в якутском подлиннике и русском переводе. Здесь же был представлен и местный русский фольклор.
Все эти работы через исправника посылались якутскому губернатору, а затем шли в Иркутск для окончательного решения, как с ними поступить. И только благодаря переписке между восточносибирскими и якутскими властями исследователю Б. Кубалову удалось впервые выявить список верхоянских трудов Худякова. Об их последующей судьбе мы расскажем особо.
Якутские власти были заинтересованы в издании некоторых работ Худякова, в частности словарей. Получив благоприятный отзыв от людей, знавших якутский и русский языки, якутский губернатор А. Д. Лохвицкий обратился за разрешением в Иркутск, ссылаясь на то, что словарь будет весьма полезен русским чиновникам, приезжающим на службу в Якутскую область, и может быть издан Якутским статистическим комитетом. Замещавший генерал-губернатора Восточной Сибири генерал Шелашников ответил на это ходатайство так: «Имея в виду бывшие уже примеры к отклонению высшим правительством не только государственным, но и политическим преступникам помещать их сочинения в печати, я считаю невозможным и издание упомянутого словаря, но к принятию этого словаря статистическому комитету, как дара, или с уплатою денег от комитета и к изданию затем, во всем согласно существующих правил, без обозначения имени составителя, по мнению моему, не может встречаться препятствий»{256}. Словарь, однако, издан не был, и дальнейшая его судьба неизвестна. Есть глухие сведения, что им, как материалом, позднее пользовался известный ученый, специалист по Якутии — Э. К. Пекарский, отбывавший в Якутской области ссылку в начале восьмидесятых годов как участник революционного движения{257}.
Затем Худяков перевел на якутский язык некоторые книги Ветхого завета. Вопрос об этом издании не решались взять на себя не только якутские, но и восточносибирские власти. Перевод Худякова был отправлен в III отделение и, видимо, застряв там, в Сибирь не был возвращен.
В ответ на запрос якутских властей относительно других работ, представленных Худяковым, Шелашников ответил, что «не находит возможным дать статьям дальнейший ход», а что касается этнографических трудов, в издании которых статистическим комитетом якутское начальство было заинтересовано, то их публикация (конечно, без имени автора) после длительной переписки была разрешена при том условии, если статистический комитет признает их полезными и они не содержат в себе «ничего недозволенного»{258}.
В результате в статистический комитет попали следующие рукописи Худякова: «Материалы для характеристики местного языка, поэзии и обычаев», «Краткое описание Верхоянского округа» и словари. Рассмотреть их поручили епископу Дионисию. Тот сообщил, что о словарях, с которыми он познакомился раньше, он уже дал одобрительный отзыв. «Что же касается до прочих рукописей, — писал Дионисий якутскому губернатору в августе 1869 года, — то я передал их на рассмотрение знатоку якутского и русского языка священнику Димитриану Попову»{259}.
19 декабря того же года отзыв Попова был прочтен на заседании статистического комитета. «Якутский язык очень богат тождеством слов, — говорилось в этом отзыве, — и труден по конструкции выражения мыслей; без погрешностей владеть им может только опытный знаток. Составитель «Материалов…», не приобретя еще ни навыка, ни понятий в якутском говоре, взялся за настоящее дело. Перевод текста якутского на русский язык не везде согласен со слововыражением якутским, а удержаны лишь мысли и переданы на бумаге перифразически… Составителю необходимо заняться вновь пересмотром и исправлением своих трудов»{260}. Таков был вывод рецензента. Вполне возможно, что он не лишен справедливости. За короткий срок пребывания в Верхоянске Худяков действительно мог еще не вполне овладеть всеми тонкостями языка. Подобное мнение было высказано и таким знатоком Якутии, как Э. К. Пекарский, который при самом доброжелательном отношении к памяти уже умершего Худякова, сличая рукописи его переводов о якутскими подлинниками, отмечал, что Худяков «знал якутский язык плохо, ибо в затруднительных случаях очень неудачно копировал якутские слова, очевидно, вовсе не понимая их значения». Правда, и замечания Д. Попова Пекарский считал не всегда грамотными и обоснованными. Между тем, по мнению Пекарского, плохое знание языка не помешало Худякову «дать прекрасный перевод собранных им песен, сказок и проч, (при помощи своих учеников Гороховых), как незнание греческого языка не мешало Жуковскому дать классический перевод «Одиссеи»{261}.
На основании отзыва Попова статистический комитет возвратил рукописи верхоянскому исправнику для передачи их Худякову. Но к этому времени все больше давало себя знать усиливавшееся психическое заболевание их автора.
Как рассказывал Н. С. Горохов, «болезнь началась с перемены характера: обыкновенно приветливый и словоохотливый с людьми, близкими к нему, он вдруг стал молчаливым и мрачным, сидел молча и на все предложения выйти на воздух погулять отвечал отказом»{262}. Начало заболевания Горохов относит к концу второго или началу третьего года пребывания Худякова в Верхоянске, то есть к весне или лету 1869 года. Однако подобную перемену Трофимов заметил в Худякове еще годом раньше. Видимо, тогда это были лишь первые приступы меланхолии, весьма далекие от серьезных психических нарушений. Худякову было еще над чем работать, и его еще окрыляла надежда, что хоть эти труды не пропадут даром.
Но чем дальше, тем больше угасала вера в то, что его вернут из ссылки к нормальным условиям жизни или хотя бы переведут из Верхоянска в более благоприятную обстановку, о чем почти непрерывно хлопотала по разным инстанциям мать. 25 мая 1868 года Александром II был издан манифест о сокращении сроков заключения всем осужденным, в том числе и политическим каторжанам. Однако эта амнистия не коснулась ни Худякова, ни Чернышевского, ни Ишутина, «как по важности совершенных ими преступлений, так и ввиду их неблагонадежности»{263}.
Петля в отдаленнейшей ссылке затягивалась все туже. Не было выхода накоплявшимся духовным силам, неуемной потребности творчества и деятельности. Все беспросветной становилось будущее. И это тяжелым гнетом давило на психику, поражало нервную жизнедеятельность,