– Я не хотел бы высказываться о Чечне, Я не знаю, что там происходило, какие меры принимались… Могу сказать одно: вопрос о Чечне надо было решить задолго до начала вооруженного противостояния, решить грамотной оперативной работой. И это можно было сделать. В Чечне, как и везде, у нас была серьезная агентура, серьезные были люди, и надо было не утрачивать контакты, а правильно использовать их. В работе с Дудаевым было много серьезных ошибок. В 1991 году депутаты Верховного Совета, работавшие в КГБ и МВД, и я в том числе, встречались с Баранниковым, министром государственной безопасности. Я сказал ему: можете считаться, можете не считаться с моими соображениями, я человек старой закалки, закомплексованный, но, по моему мнению, казачье движение и Чечня доставят вам еще немало хлопот. Баранников ответил: все видим, все сделаем.
Что касается прошлого… Что бы ни говорили, а в послевоенной Прибалтике и Украине большинство населения поддерживало советскую власть. До войны Литва была нищим государством, а в Союзе Литва стала процветающей, с первоклассной промышленностью, развитой культурой. То же самое в Эстонии, Латвии. Они бы никогда не ушли, если бы не посыпалось наше «руководящее ядро» и не подогревались бы националистические настроения.
– Скажите, а как на Западе оценивали возможности КГБ обеспечивать внутреннюю безопасность руководителей и населения?
– У нас не было больших промахов. Запад нас высоко оценивал. Другое дело, что мы себя переоценили, и поэтому погибла страна.
– Ваша система сдерживания и предотвращения покоилась и на работе агентов, многие пытаются вычислить общую цифру секретных сотрудников…
– Агентуры было немного. В средней российской области агентов было триста – пятьсот. В крупных областях типа Свердловской – тысячи полторы. Помимо агентов было очень много контактов, люди сотрудничали с органами на доверительной основе, КГБ верили.
– В КГБ верили, в КГБ работали. Но вот Союз начал рассыпаться в прах, и как вы, один из руководителей комитета, смотрели в глаза сотрудникам и агентам, которые оставались на откалывающихся кусках Империи? Сотрудники почти гарантированно не имеют никакого будущего в новых государствах. Агенты обречены по гроб жить в страхе, вдруг какой-нибудь очередной демократ, пришедший на Лубянку, вслед за схемой прослушивания американского посольства подарит миру еще и списки секретных сотрудников…
– Тяжелое было настроение. В конце 1989 года я встречался с оперативным составом КГБ в Прибалтике. Я должен был вселять уверенность. А врать я не мог. Да и все понимали, что мне нечего было сказать. Система начала рушиться. То есть она продолжала еще работать, но не была уже системой. Нужно было принимать срочные меры, а у наших работников опускались руки. Это был не то чтобы саботаж… Вот случились кровавые события в Тбилиси. Группа Гамсахурдиа собрала людей на антисоветский, националистический митинг. При вытеснении людей с площади в давке погибли люди. Кто виноват? А виноваты те, кто вывел людей на улицы и поставил под антиконституционные лозунги. И на первом же допросе Гамсахурдиа признал вину. Но после этого его освобождают, и он снова идет выступать на митинг. Что поймет про свое будущее, видя это, рядовой оперативник КГБ? Поймет одно: сиди тихо или тебя задавят.
Наши сотрудники не смогли арестовать одного из зачинщиков массовых беспорядков в Баку, он ушел. Я с ребятами встретился: как же так, почему вы его не взяли? Они смущались-смущались, один только прямо сказал: мы ведь его уже один раз арестовывали. И его освободили, а про нас печатали во всех газетах, что мы душители демократии, ну, арестуем мы его, вы все равно его не удержите. И я понимал: они правы.
Был погром в Сумгаите. Виновные арестованы и все до одного освобождены. Ночь была кровавая, били армян. Я лично разговаривал с милиционером, который спокойно стоял на месте, когда рядом убивали человека. Вооруженный стоял! Я возмутился: что же ты? Знаете, как он мне ответил? Он ответил: если я вмешаюсь, что про меня завтра напишет «Литературная газета»? Мы знали и докладывали, к чему приведут события в Прибалтике, чем кончится Карабах, но мы видели свою невостребованность. Но политики делали вид, что ничего страшного не происходит. Это было самое тяжелое.
– Теперь вы рядовой российский обыватель. Что вас особенно ранит в жизни новой России?
– Меня удивляет, что невозможно раскрыть ни одно громкое заказное убийство, которые по своему влиянию на людей можно назвать актами террора. Они рождают в обществе страх. Кстати, уголовный мир в прошлом никогда не отваживался на такие убийства. У людей нет защищенности. Ведь какая бы ни была старая система: плохая, хорошая, демоническая, деспотическая, но человек знал, куда ему обратиться за помощью. Мы заботились о своих помощниках, мы даже семье предателя Пеньковского помогли изменить фамилию, переехать, устроиться, чтоб не страдали дети. А теперь нет понятий, что убивать плохо, что воровать плохо, коммерческие структуры с огромным недоверием относятся к государству, а государство не верит коммерческим структурам. Никто ни на кого не надеется. Поэтому прежнюю систему возродить пока невозможно.
– Прежние ваши соратники пишут мемуары, книга за книгой выходит. Читаете?
– Конечно. Прослеживается одна вещь: желание сказать больше, чем знал. Очень много «яканья». Самое печальное, когда раскрывают агентов. Много выдумок.
– А вы всегда говорите правду?
– Я гарантирую, что говорю всегда только правду. Я могу ошибаться в выводах. Но не в фактах.
Президент был смел, когда было на кого свалить вину
(Из интервью ФД Бобкова журналу «Российский кто есть кто», 2000 г.)
– Филипп Денисович, вы не однажды выступали по проблемам холодной войны… Хотелось бы возвратиться к этой теме, имея в виду обстановку вокруг России, складывающуюся в нынешних условиях.
– История возникновения холодной войны достаточно хорошо известна. Инициировал ее Запад кличем, брошенным Уинстоном Черчиллем в Фултоне. Он принадлежал к тем, кто не мог смириться с ростом авторитета Советского Союза после победы над фашистской Германией. И дело не только в том, что коммунисты стояли у власти. Россия и до Октября 1917 года вызывала не лучшие чувства на Западе своей самобытностью и величием, своей раскрывающейся потенциальной мощью. «Борьба с коммунизмом» в послеоктябрьские годы во многом играла роль лозунга, скрывавшего подлинные цели. А они состояли и состоят в разрушении великого государства, способного противостоять гегемонистским соблазнам любой державы мира.
Отсюда и характер холодной войны. Она изначально определилась как агрессия против своего бывшего союзника по антигитлеровской коалиции.
Тому есть немало свидетельств. Они опубликованы в периодической печати, о них написаны книги, на них ссылались многие политики и общественные деятели, вырабатывая платформы и программы своей деятельности.
Агрессивность «холодной войны» выражалась в том, что она не была лишь идеологической конфронтацией. Пропаганда всеми средствами (печать, радио, телевидение) решала серьезные задачи разложения советского общества; в то же время шел поиск сил, способных стать на путь сотрудничества с западными спецслужбами, антисоветскими эмигрантскими центрами и иными к тому времени специально созданными формированиями.
Рассказ о том, как это осуществлялось, и кто оказался в числе пособников, – тема отдельного интервью. Сейчас же надо сказать о том, что к противодействию такого рода проникновения в страну ни власть, ни общество оказались не готовы.
– Как же так?
– Тому много причин. Причин, приведших к распаду Советского Союза. Чем больше анализируешь события прошлого, начиная с Октября, тем яснее вырисовывается как величие возникшей в результате революции социалистической державы, так и трагизм ее существования. Подумать только: Гражданская война, спровоцированная не внутренними силами (Белое движение возникло потом); интервенция, целью которой было прежде всего разорвать Российскую империю и поделить ее, как делят добычу гиены; экономическая и политическая блокада; разжигание вооруженных конфликтов на границах СССР; наконец, война с фашистской Германией, ее союзниками и милитаристской Японией.
Можно ли было в таких условиях осуществить то, что провозглашала революция, построить социализм в таком виде, как его видели основоположники марксизма и продолжатели их дела? Гордиться следует даже тем, что сохранили государство в его исторически сложившихся границах, подготовили страну к тяжелейшей войне. Победили. Восстановили разрушенное войной хозяйство и утвердили страну великой державой мира.
И советские люди гордились своими достижениями. Но гордости оказалось недостаточно для поступательного движения, для обеспечения продуманного развития экономики, укрепления общественных начал и государственного обустройства. Гордость позволила уверовать в свое могущество, в свою непобедимость. Критически оценить происходящее в стране, увидеть опасности, идущие извне, желающих не оказалось. Потому и запоздал столь важный вопрос, заданный Ю. В. Андроповым: «В каком обществе мы живем?»