круг людей. Они все про всех знают. И кто сидит, и за что и что с ним в камере происходит. И даже то, когда кого не станет. У них связи везде. И в прокуратуре, и судьи знакомые, и зеки. Про линейников я вообще молчу, те завсегдатые клиенты.
– Если у них такие большие связи, то, что он тогда испугался? Решил бы свои проблемы с помощью них и все.
– Не все так просто. Тем более, Вадим кто? Шестерка обычная. Из-за него лично, никто бы не стал суетиться. Ань, а скажи честно. Это ты… Ну, тетку…
– И ты мне не веришь, – грустно улыбнулась Анюта.
– Дело не в том, верю или нет. Просто понять хочется. Все так складывается, как будто это правда. Ты там была, отпечатки твои, вещи у нее своровала тоже ты. Посуди сама, как тут не поверить. Но я знаю тебя. И знаю, что ты на такое не способна. Хотя, если вспомнить, как ты размозжила башку Лукавому, то сомнения начинают отпадать. Учитывая, что ты была не в себе. Может, ты просто не помнишь, что произошло? Знаешь, я слышала, что такое бывает. Когда человек находится в шоковом состоянии, а ты еще и под наркотой была, то он может сам не понимать, что делает, а потом просто не вспомнить.
– Я все прекрасно помню! – зло прошипела Анюта. – Все, до единой секунды. Не убивала я ее! Не убивала! – перешла она с шепота на крик. Как вы мне все этим надоели! Не хотите верить, не верьте. Но я е не трогала. Но сижу за это срок. Сижу за то, чего не совершала, – опустив голову, девушка со всей силы вцепилась себе в волосы и уже более тихо заговорила: – Я пришла к тетке, потому что мне некуда было идти. У меня ни друзей, ни дома, ни кого. В полицию, после случая с Лукавым, я пойти не могла. И я пошла к ней. Я просто хотела попросить о помощи. У подъезда встретила эту долбаную бабку, которая и вызвала наряд. Что за проклятье такое? Почему я именно ее встретила? Если бы не она, я бы свалила куда-нибудь с деньгами и все.
– Куда бы ты свалила? И насколько тебе бы этих денег хватило? На месяц комнату снять, пожрать, а остальное на наркоту спустила бы и все. И опять осталась, без кола, без двора. От нехватки дозы, воровать бы начала. В итоге бы на этом попалась. По этому, как ни крути, все равно бы здесь оказалась.
– За воровство меньше дают, чем за убийство.
– Хорошо. За воровство отсидела бы. Вышла. И что дальше? То же самое.
– Я не совсем тебя понимаю, ты хочешь сказать, что мне вообще отсюда можно не выходить? То есть вне зависимости от срока, у меня одна кольцевая дорога, зона – воля, воля – зона?
– Не совсем так, конечно. Хотя… Ань, а правда, ты когда выйдешь, что делать будешь.
– На работу устроюсь. Я тут шить научилась, – улыбнувшись, сказала Анюта.
– С судимостью не возьмут никуда.
– Значит, вагоны пойду грузить. Шпалы класть. Картошку чистить. Не важно. Но не панель, и не воровать. Я заживу честной жизнью. И буду жить так, как смогу. Даже если с голоду подыхать придется, или жить негде будет. Плевать, к бомжам пристроюсь. Но зато без всяких борделей, Вадимов и наркоты.
Анюта смотрела на Натку и боялась задать, душащий ее вопрос:
– Нат, а Илюша? Он приходил еще? Он знает, что я… Что я здесь? – спросила та, сама не зная, какой именно ответ хочет услышать.
– Не хотела тебе говорить, – замялась Натка.
– Говори, не томи.
– Тут дело такое… Он же после Гулиной гибели тоже колоться стал… Короче, умер он. Передоз. Не подрасчитал немного и больше положенного ввел. Натка замолчала. А Анюта заплакала. Впервые заплакала, с того момента, как оказалась на зоне. Она все еще любила его. И, наверное, всю жизнь будет любить. Только теперь его больше нет. И никогда уже не будет…
Вдоволь наплакавшись, Анюта вытерла красные глаза и, сделав глубокий вдох, спросила:
– Где похоронили?
– Рядом с Гулей. Детдом постарался. Они похороны организовали. На памятник денег, конечно, не хватило. Просто крест деревянный воткнули. Уж как смогли. Как говориться, и на этом спасибо.
Воцарилась тишина. Нарушила ее, открывшаяся дверь и строгий голос надзирателя, сообщивший о том, что время вышло.
– Я приеду еще. Не знаю когда. Мне не так просто, каждый раз сюда мотаться. Если хотя бы в одном городе были, а так…
– Я убуду ждать, – сдерживая слезы, произнесла Анюта.
– Ты держись, ладно? Не унывай. Я обязательно приеду! – она со всей силы обняла подругу и тоже дала волю слезам. А потом они разошлись. По разным сторонам. Одна, положив руки в карманы, гордой походкой, направилась к дверям, ведущим на свободу. А второй, надели наручники и повели по коридору, продолжать прозябать свою жизнь в заключении.
После Наткиного визита Анюта находилась в подавленном состоянии. Из головы не выходила смерть Илюши. Неужели это правда и она его большее никогда не увидит. Как же так? «Эх, Илюшка, что же ты натворил» – сокрушенно вздыхала девушка. «Зачем ты подсел на эту дрянь? Ведь мог бы дальше жить». Именно сейчас, именно в эту минуту, она возненавидела наркотики. Потому что именно они, лишили жизни ее любимого человека. «Кто же вас придумал. Будь проклят тот, кто придумал, эту чертову наркоту, которая губит и отнимает жизни у людей! Правильно, что сажают этих тварей торгашей! Нужно вернуть смертную казнь и расстреливать и барыг, и изготовителей! Всех! Что бы они поняли, что такое мучение и смерть. Они же деньги зарабатывают на чужом горе. Сволочи!» Анюте становилось все хуже и хуже. Она начала осознавать потерю. Это осознание стало превращаться в невыносимую внутреннюю боль. Понимать, что ты больше никогда не сможешь увидеть человека. Прикоснуться к нему, услышать его голос. В голове одни за одними нахлынули воспоминания: вот он залазит к ней в окно с ромашкой в зубах, тогда, на ее день рождения. Вот он ведет ее, на тот самый матрац, который впоследствии становится ложем любви, пусть только ее, но самое главное любви. Вот он играет в мяч. Вот он плачет на полу, рассказывая про Гулю. Ну и пусть он говорит о своей безумной любви к ней. Главное, что живой. Он двигается, говорит. Ему можно посмотреть в глаза. И они открыто блестят. А сейчас, ее любимый Илюшка, лежит в каком-то