Читать интересную книгу Измеряя мир - Даниэль Кельман

Тоже нет! Стоявшие на страже обменялись взглядами. И пропустили их. Они вошли.

Спустились по лестнице в подвальное помещение, пропахшее плесенью. На полу стояли ящики, в углу — составленные друг на друга бочки с вином. Оба студента скинули капюшоны, и обнажились черно-красные кокарды с золотыми прошивками — символ борьбы за свободу. Студенты открыли люк в полу. Узкая лесенка вела во второй, более глубокий подвал.

Шесть рядов стульев перед ветхой конторкой. На стенах — черно-красные вымпелы, уже собралось примерно двадцать студентов. У всех в руках палки, как у Ойгена, у некоторых на головах польские конфедератки, на других — обычные немецкие шляпы. Кое-кто в самодельных штанах свободного покроя и с широкими средневековыми поясами. Факелы на стенах отбрасывали пляшущие тени. Ойген сел, у него кружилась голова из-за духоты и от возбуждения.

Говорят, лихорадочно шептал чей-то голос, сам отец гимнастики придет.

Он или кто другой, такой как он, пока неизвестно, он ведь осел во Фрейбурге-на-Унструте, но похоже, что он ездит по стране инкогнито. Представить себе невозможно, если это действительно будет он сам. Сердце не выдержит, если увидишь его живьем.

Приходило все больше студентов, как правило, по двое и, как всегда, взяв один другого под руку; многие из них обсуждали тему, каков же сегодня пароль: судя по всему, его мало кто знал. И тут и там листали книги — кто томик стихов, а кто Немецкое гимнастическое искусство. Кто-то шевелил губами, словно читал молитву. Сердце Ойгена сильно билось. Уже давно все стулья были заняты, и тот, кто приходил заново, с трудом втискивался куда-нибудь в угол.

Тяжело ступая, вниз по лестнице спускался какой-то мужчина, и тут все стихло.

Мужчина был худощав, высок ростом, с лысиной и длинной седой бородой. И это оказался, что странным образом нисколько не удивило Ойгена, их сосед по столу в харчевне — тот, что накануне ввязался в спор с жандармом. Медленно, размахивая руками, он прошел к конторке. Там он выпрямился, подождал, пока какой-то студент дрожащей рукой, поскольку с первого раза не получилось, вновь и вновь пытался зажечь перед ним свечи на конторке.

Моего имени вам знать не надо! сказал он затем сухим, высоким голосом.

Кто-то из студентов сзади охнул. А в остальном все соблюдали тишину.

Бородач поднял руку, согнул ее в локте, показал на нее другой рукой и спросил, знает ли кто-нибудь, что это такое.

Все молчали, затаив дыхание. Тогда он сам сказал, что это: мышцы.

Вы — отважные, продолжил он после длительной паузы, вы — молодые, полные сил, вы должны стать физически еще сильнее! Он откашлялся. Ибо тому, кто хочет мыслить, и мыслить глубоко, затрагивая суть вещей и докапываясь до донышка, тому придется напрягать свое тело. Мышление без усилия мышц — слабо и вяло, как кисель, нечто в духе французов. Ребенок молится за Отечество, юноша мечтает о лучшем, а мужчина борется и страдает за это. Он наклонился, на мгновение замер, а потом ритмичными движениями закатал штанину. Видите? Он постучал кулаком по икроножной мышце. Упругая и сильная, готовая к кувыркам на перекладине, к подтягиванию на руках. Кто хочет, может пощупать. Он выпрямился и пристально смотрел несколько секунд на студентов, прежде чем закричать громовым голосом: Как крепка эта нога, так крепка должна быть и Германия!

Ойгену удалось оглядеться. Многие слушатели сидели открыв рты, у кого-то текли по лицу слезы, один студент, закрыв глаза, дрожал всем телом, его сосед кусал от возбуждения пальцы. Ойген поморгал. Воздух в помещении стал еще хуже, а игра теней от факелов на стенах рождала в нем ощущение, будто он часть огромной толпы. Он постарался подавить в себе поднимающиеся откуда-то изнутри рыдания.

Члены студенческого братства, буршеншафта, ни перед чем не должны сгибаться, сказал бородач. Лоб — другу, грудь — врагу. И народ угнетают не вражеские силы, а собственная слабость. Народ словно застегнут на все пуговицы. Он ударил себя ладонью в грудь. Ему нечем дышать, он не может свободно двигаться, не знает, где приземлиться со своей исконной волей и традиционной набожностью. Князья, французы и священники держали народ в своей власти, убаюкивали чужеземной изнеженностью в безмятежном младенческом сне. А буршеншафт — это сплоченность, целомудренная и строгая. Думать! Он сжал кулак и постучал себя по лбу. Думать, и чтобы никакой дьявол не смог разорвать священные узы исконного единства. Наконец-то это приведет к истинной немецкой вере и укрепит дух. Что это значит, братья? Он вытянул руки, медленно опустился на колени и снова выпрямился. Это значит — уметь владеть своим телом, тренировать его: мах, перемах, подтягивание на руках, соскок спиной вперед, пока не почувствуешь себя собранным, как пружина. А что мы видим сегодня? Да вот только что, тайно направляясь сюда, я стал свидетелем, как старик и студент, отец и сын, оба немцы, двое верных сограждан, подверглись нападкам со стороны жандармов, потому что не смогли предъявить им какие-то документы. Я решительно вмешался, как и полагается немцу, и, слава богу, одержал верх над приспешниками тирании. Ежедневно наталкиваешься на несправедливость, везде и повсюду. Кто должен этому противостоять, как не славные студенты, члены буршеншафта, отказавшиеся от пьянства и бабья и посвятившие себя физической закалке и силе, которые, как истинные поборники Германии, полны свежести и веры и при этом радостны и свободны! Французов прогнали, теперь очередь за монархами, их безбожный союз продержится недолго, философия должна урезонить действительность и прокатать ее через свои валки. Священный союз станет историей!

Он ударил по конторке, и Ойген услышал себя и других, закричавших ура! Бородач стоял, выпрямившись во весь рост, он держался уверенно, его колючие глаза буравили ряды собравшихся. Внезапно выражение его лица изменилось, он отступил шаг назад.

Ойген почувствовал сквозняк. Крики умолкли. Вошли пятеро мужчин: маленького роста старичок и четверо жандармов.

Великий боже! сказал сосед Ойгена. Наш швейцар!

Он так и знал, сказал старик жандармам. Стоило только посмотреть на них, как все они отчаливали группками по двое. К счастью, они так глупы!

Трое жандармов перекрыли подступы к лестнице, а четвертый направился к трибуне оратора. Бородач вдруг сразу весь как-то скукожился и стал ниже ростом. Он поднял руку над головой, но угрожающий жест не получился, на него тут же надели наручники.

Он им не поддастся, крикнул он, когда жандарм вел его к лестнице, ни насилию, ни уговорам. Бравые члены студенческого братства не допустят этого. Вот и пришел момент, штурм начался! Потом, пока его подталкивали по ступеням наверх, он еще сказал, что это, мол, недоразумение. Он может все объяснить. Но его уже вывели.

Швейцар сказал, что он сходит за подкреплением, и быстренько поднялся по лесенке наверх.

Разговоры долой! сказал один из жандармов. Ни слова! Не перешептываться! Иначе крепко достанется по шее!

Ойген заплакал.

Он был не единственный. Многие молодые люди безудержно всхлипывали. Несколько человек, поначалу повскакавшие с мест, снова сели. Пятьдесят студентов с суковатыми палками в руках, подумал Ойген, и лишь трое жандармов. Стоит только одному начать, как за ним последуют остальные. А что, если это будет он? Он бы мог такое сделать. В течение нескольких секунд он представлял себе, как это могло бы быть. Но потом понял, что трусит. Он вытер слезы и остался молча сидеть, пока швейцар не привел двадцать жандармов. Возглавлял процессию рослый офицер с усами, как у моржа.

Взять всех, приказал офицер, первый допрос в обезьяннике, для выяснения социального статуса, а завтра передадим по инстанции!

Худенький юноша пал перед ним на колени, обхватил его сапоги и стал молить о пощаде. Офицер, неприятно пораженный, смотрел в потолок, пока один из жандармов не оттащил хрупкого студента в сторону. Ойген воспользовался моментом, вырвал страничку из своего блокнота и написал записочку отцу. Прежде чем на него надели наручники, он успел смять бумажку и спрятать ее в кулаке.

На улице их ждали специальные повозки. Арестованные сидели тесно друг подле друга на длинных скамейках, позади них стояли жандармы. Ойген случайно оказался наискосок от бородача, тот тупо смотрел перед собой.

Может, нам совершить побег? прошептал один студент.

Это недоразумение, ответил бородач. И добавил, что его зовут Кёссельридер, он родом из Силезии, а тут вот вляпался в это дело. Жандарм ударил его шпицрутеном по плечу. Что-то тихо пробормотав себе под нос, бородач согнулся и замолк.