проигрываю. Буквально несколько минут — у наших ворот уже идёт жесткая борьба. Игроки сбились в кучу. Тот самый Залесский, который показывал мне всякие бесячьи жесты, удачно выхватывает шайбу. Удачно для себя, само собой. Опять секунда и наш вратарь чудом спасает команду. Снова вбрасывание. Я успеваю перехватить инициативу, но почти сразу её теряю. И все время пытаюсь думать. Думать, что, куда, как. В итоге, шайба летает от одного к другому, но я понимаю, все это — херня. Мне каждый раз не хватает какой-то доли секунды. Смена. У соперника — удаление. Шайба с грохотом бьётся о борт. А потом — первый гол. Чёткий и красивый. В наши ворота. Опять смена. Опять вбрасывание. Я веду шайбу, успеваю её подать, но рядом оказывается защитник «Металлурга». Шайба упущена. Хрен мне, а не гол.
Все чаще игроки кружатся возле наших ворот. Я ловлю удивленные взгляды своих парней, но сделать ничего не могу. Вернее, могу, только ни черта не получается. Четырнадцатая минута первого периода и снова шайба залетает в наши ворота. Смена. Сижу на скамейке с полным ощущением, будто смотрю игру со стороны. Это будто не я туплю в тех моментах, где вообще тупить не должен. Удаление. Сначала у соперника, потом у нас. Играем четыре на четыре. Опять смена. Я веду шайбу, но замечаю, как в мою сторону мчится Залесский. И явно не для того, чтоб поздороваться. У него согнуто колено. Сейчас будет целенаправленный удар. Я пытаюсь его избежать, но снова не успеваю. Это долбаное колено херачит в ногу. Естественно, в мою. Боль острая, меня сбивает сила удара с нужной траектории. Залесского удаляют. Когда звучит сирена и заканчивается первый период, в моей голове имеется только одна мысль, которая повторяется без остановки: «Твою мать, твою мать, твою мать…» Будто заклинило. Честное слово.
И когда мы зашли в раздевалку, эта мысль не исчезла. Она наоборот стала ещё более выразительной.
— Вы что творите?! Белов! Симонов! Лапин! Мне кажется, вам пора менять коньки на фигурные! Нет?
Пока Сергей Николаевич тихим, злым голосом говорил все это, мы сидели, опустив голову. Леха, кстати, сейчас получил из-за меня. Пытался подстраховать, понимая, что ситуация снова уходит из-под контроля. Моего. Но не рассчитал и по сути отдал шайбу сопернику.
— Это что за балет, я не понял?! Белов, ты не знаешь, что шайбу нужно не просто направить, куда-то в сторону игрока. Пусть летит. Она ни хрена не живая! Или ты думаешь, сама догонит Порядьева, потом прыгнет ему на крюк? Партнеру должно быть удобно завладеть шайбой! Удобно! Что не ясного в этом? Он открылся на свободный лёд. А ты, что творишь? Ты не знаешь, что ответственность за передачу целиком несёт тот, кто передачу будет отдавать? Нужно правильно рассчитать движение открывающегося партнера. Он, движется! Движется, а не ждет, пока ты примеришься. Давать передачу прямо в клюшку не получится. Или он должен был остановится? И соперники тоже. Подождать, пока Белов выберет удобное для себя положение. Пас дают «на ход», вперёд по направлению движения. Он должен принять шайбу без потери скорости. Если я объясняю это тебе во время игры, значит, тебе не хрена тут делать! Ясно?! Ни одной команде не нужен хоккеист, который не может в двух метрах передать шайбу партнеру.
Сергей Николаевич не кричал. Что странно. Он реально говорил тихо. Но от интонации его голоса пробирало до нутра. Я чувствовал себя просто ненужным, никчёмным куском дерьма. Вот так. Было полное ощущение, что все косяки только мои. Все ошибки тоже только мои. И вообще, обе шайбы в наших воротах — полностью моя заслуга. Будто я их собственноручно забил.
Тренер отвернулся от меня и принялся вместе с Егором доносить до ребят очень полезную мысль, как выбраться из задницы, если она особо глубока. Но прежде, чем Сергей Николаевич отвёл взгляд, я успел заметить в нем разочарование.
— Славик, что с тобой? — Сашка продвинулся ближе. Он один ухом слушал, что говорил тренер, а вторым развернулся ко мне. Наверное, по дороге в раздевалку никто из моего звена ничего не стал говорить из-за того, что рядом шли и другие игроки команды. Сейчас же, слова Порядьева не слышал никто.
— Не знаю. В душе не имею ни малейшего понятия. Херню творю. Очевидно же. — Я ответил так же тихо.
— Слушай, я не психолог. Не врач. Но знаешь, что… Забей. Хватит париться из-за своих провалов. Если дело в них. А я уверен, что в них. Хватит чего-то вспоминать и придумывать. Ты все знаешь и состояние туи ни при чем. Вспомни, как мы играли в Белгороде. Ты на льду был с температурой под сорок. Скрыл ото всех. И хреново стало тебе во время игры. И что? Да по фигу. Ты знаешь, что делать, даже если тебе завязать глаза и заткнуть уши. Просто играй.
Сергей Николаевич отвлекся от обсуждения дальнейших действий команды и зыркнул в нашу сторону злым взглядом. Сашка говорил очень тихо. Одними губами. Не поворачивая головы. Поэтому, на сто процентов тренер не был уверен, что мы отвлеклись. Да мы и не отвлеклись, по сути. Я слышал все, что доносил до команды тренер. Но Сашку я тоже слышал. Блин… Он так свято верит в Славика. Реально. Просто даже, наверное, больше, чем в себя.
Черт… Но с другой стороны, он, наверное, прав. Есть такое понятие, как игровое мышление. Игровое. А не просто супер гениальность ума. Это — умение быстро и правильно принимать решения во время игры. В момент. Не за десять минут «до» или три минуты «после», а именно в момент. Продумать развитие игровой ситуации за несколько секунд до того, как это развитие начнётся. Спрогнозировать, где будет шайба через мгновение, в какую сторону будет развиваться атака. А я пытаюсь оценить, чего ждать от соперника в долгоиграющей перспективе. Наверное, потому, что никогда хоккей не был для меня настолько значимым, чтоб полностью его принял, как свое второе «я». А это неправильно. Хоккей берет тебя без остатка. Ему нужен весь ты.
Хоккей делает больно, требует жертв — физических, психических, душевных. Он ломает ноги, рвет связки и заставляет большую часть своей жизни отдавать навсегда, безвозвратно. Он съедает все время и высасывал все силы. Но иначе просто не может быть. Хоккей вознаграждает тех, кто не ленится повторять одно и то же, снова и снова. По кругу. Механическся, тупая, казалось бы, работа. Так я думал, когда пришел в Ночную