Читать интересную книгу Америkа reloaded game (с редакционными примечаниями) - Кирилл Еськов

– Вот именно! Тамошнее «крепостное право» – это фактически наследственная привилегия половины примерно сельского населения, толстенный пакет социальных гарантий от Компании калифорнийским первопоселенцам… Все, у кого было хоть малейшее желание получить «вольную», имели в своем распоряжении век с лишком – и набралось таких за тот век меньше четверти, остальных же в высшей степени устраивает тамошнее патерналистское status quo. И немудрено – система землевладения в Колонии устроена так, что стать собственниками земли (она ведь – индейская) тем крестьянам все равно не светит, и царев Манифест они прочли для себя вполне однозначно: «Ага! Прежде мы были пожизненно-наследственными арендаторами с социальным пакетом, а теперь, сталбыть, окажемся ровно теми же арендаторами, но только без пакета. Ну и – на хрена нам такое счастье?» Так что руководству-то Компании Манифест был как раз вполне в масть, а вот мужикам – наоборот. Что мужики те и высказали Конференции двенадцати негоциантов во вполне недвусмысленных выражениях, типа: «Засуньте себе такую “волю” знаете куда?..» – и высказали вполне солидарно, через свое местное самоуправление. А они ведь, между прочим, мало что при самоуправлении – так еще и все при оружии…

В общем, в Петрограде рассудили, что гнев своих мужиков будет пострашнее гнева чужого Петербурга, и лучше уж оставить всё как было. Ну, а Петербургу на этом месте просто ничего уже не оставалось, кроме как учредить Министерство колоний, дабы «восстановить вертикаль власти» – так, кажется, это дело обозвали… Единственное, чего этим добились – что «Гишпанская клятва» калифорнийцев приказала долго жить, а реальных-то средств воздействия на них как при мудрой матушке Елизавете не было, так и сейчас нету! Так что, если называть вещи своими именами, дело там идет к Петроградскому чаепитию, или чему-то вроде…

– А что, нельзя было предусмотреть для Калифорнии какой-нибудь «особый режим» введения в действие Манифеста? Чтобы не загонять их в угол? – Расторопшин, как и положено человеку военному, политической озабоченностью не страдал, однако в день смерти Николая Павловича он, как и немалое число его боевых товарищей, перекрестился с немалым облегчением, а к реформаторской деятельности Александра Николаевича относился весьма сочувственно; и что ж тут за глупость-то такая, а?

– Тут всё сложнее, и про это в европейских газетах уже не прочтешь… Молодой император крайне ограничен в свободе маневра, а флажок на его часах уже почти падает. Николай Павлович, умирая, ввел его в курс дела: дескать, «Сдаю тебе команду не в полном порядке» – но что всё настолько не в порядке, он понял, лишь заступив на должность…

Нас и нам подобных персон, ротмистр, обычно приводят к мысли, что «дальше так жить нельзя» паровой флот и железнодорожные коммуникации – в смысле их фатального для обороны страны отсутствия, плюс известная шутка: «Это неправда, будто Россия технически отстала от Запада на тридцать лет! На самом деле она отстала навсегда». Иных больше впечатляют бессильная резолюция Николая на деле о постройке Тульского шоссе: «Шоссе нет. Денег нет. И виновных тоже нет», его признание наследнику: «Похоже, у нас в России не воруют только два человека – ты да я», и запальчивые инвективы по адресу коррупционеров в собственном ближнем круге: «Рылеев с сообщниками – те бы так со мной не обошлись!» На самом деле же это – лишь следствия, а в основе всех наших здешних неустроений лежит крестьянский вопрос. Без его решения ничего у нас тут не сдвинется, и Александр, слава богу, уяснил это обстоятельство вполне отчетливо, как «необходимое, но не достаточное условие».И ведь нельзя сказать, будто Николай Павлович в тот крестьянский вопрос не вникал! Вникал, и выводы делал вполне адекватные: «Сие есть не право крепостное, а бесправие» – это ведь не Герцен в своем «Колоколе» бабахнул, а самолично государь-император; и о своем намерении «вести процесс против крепостного права» объявил едва ли не по восшествии на престол, а уж Секретным комиссиям по подготовке крестьянской реформы все и счет потеряли – как бы не больше дюжины… Но всё как-то более важные дела отвлекали: то Турция с Персией, то Польша с Венгрией, то в Сардинском королевстве кто-то неправ; «Седлайте коней, господа: в Париже революция!» – до мужиков ли тут?..Ну, и итог: смертность у крепостных росла всю вторую четверть века и к концу ее достигла почти шестидесяти на тысячу, тогда как у свободного населения Империи была – лишь чуть больше среднеевропейских сорока. В 40-х и 50-х годах смертность среди помещичьих крестьян сплошь и рядом превышала рождаемость – прежде такая жуть творилась разве только в военных поселениях. И никакие войны-неурожаи тут ни при чем, ведь среди государственных крестьян, прямо по соседству, ничего похожего не наблюдалось; а «при чем» была – сверхэксплоатация-с!.. Это при том, что Николай и законы принимал специальные, чтоб ту барскую живодерню хоть в какие-то рамки приличия ввести – но что ж тут поделаешь, коли численность дворянства за полвека с небольшим выросла вчетверо, и все кушать хотят, да еще и обзаводиться всякими затейливыми продуктами заграничной промышленной революции… Так что тянуть с реформой было уже некуда – всё, край.

– Сверхэксплоатация – это прям как будто из революционной брошюры, – хмыкнул ротмистр (благо отношения позволяли).

– Это – из государственных статистических отчетов. А если демографическая статистика сама по себе выглядит как революционная брошюра, это, согласитесь, больше говорит о правящем режиме, нежели о революционерах… Заметьте: главная организация тех революционеров именуется «Земля и воля». Так вот, по части «воли» никаких особых возражений от нынешних крепостников не поступало – их вполне устроила бы, к примеру, аграрная программа наших светочей свободы, декабристов: «освобождение» крестьян без земли. Император, по счастью, на это не повелся – и продавил-таки правильный вариант освобождения, с земельным наделом; да, верно – лишь с частью земли, и за грабительский выкуп (так что мужики в массе своей все равно остались недовольны), но добиться большего он не мог никакими силами – ну, разве что возглавить самолично ту «Землю и волю»… Сопротивление реформе и так-то было совершенно бешеное, на всех уровнях – от уездных дворянских собраний до верхушки госаппарата, ту реформу готовившего…

– А это правда, будто в ночь подписания Манифеста император держал прямо у Зимнего катер под парами?

– Правда. И покушений опасался всерьез. И имел для тех опасений все основания… Так вот, по ходу той борьбы «крепостников» с «реформаторами» – назовем их так – и вспомнили вдруг о Русской Америке. Кого-то из реформаторов (вроде бы Милютина) осенила идея: возложить проведение реформы в Америке на самих же крепостников, укомплектовав их лидерами новообразованное Министерство колоний: справятся – молодцы, нет – можно гнать со службы; в любом случае, шаловливые ручонки их на всё обозримое время будут заняты. И если бы Петербургу удалось поставить на своем, Калифорния с «восстановленной вертикалью власти» стала бы для тех ребят неплохим утешительным призом. Как известно, «Революция это прежде всего сто тысяч вакансий» – ну вот и здесь похоже…

– И что – государь тАк вот, безропотно, сдал своих компаньерос?

– Ну, сказывают, будто поначалу он был против, но апологеты идеи поставили вопрос ребром: «Выбирайте, Ваше Величество, что вам нужно: великие Америки или великая Россия?» – и тот согласился разыграть этот «гамбит с жертвой фигуры»… Они ведь у нас вообще любят всяческие «гамбиты» и концепцию «меньшего зла» (которое «меньшим» сплошь и рядом оказывается исключительно для них лично…), да и компаньерос тех сдают уже не в первый раз – при полном, впрочем, ихнем понимании.

…Николай Павлович очень удачно для себя дезертировал тогда в мир иной, откосив от необходимости самолично подписывать капитуляцию в достойно увенчавшей его правление Крымской войне и переведя стрелки на наследника. Принять поставивший точку в военных действиях австрийский ультиматум России от 2 декабря 1855 года выпало уже Александру. Понятно, что у его представителя на Парижском конгрессе, графа Орлова, козырей на руках было – шиш да кумыш, и отстаивать еще и интересы Калифорнии (которая сильно облегчила положение Метрополии, фактически выведя из войны Англию) тому было просто не с чем. Колония опять оказалась предоставлена самой себе – и опять успешно отбилась в одиночку!Французская эскадра, пришедшая на Хавайи дабы оккупировать базу Русско-Американской компании в Жемчужном, столкнулась с совершенно непредвиденными препятствиями. Оказалось, что многоопытный переговорщик Орлов сделал-таки свой подарок петроградским компаньерос, коим всегда симпатизировал, а именно: крайне хитроумно (при кажущейся простоте) сформулировал соответствующий пункт Парижских соглашений – что Российская империя «не возражает против включения Жемчужного в состав Французской Полинезии» (вместо недвусмысленного «Россия уступает Франции Жемчужное»). Кронпринц Каланихиапу уведомил тогда от лица Хавайского правительства командующего эскадрой вице-адмирала Пьера Боннэ и прибывшего с ней специального представителя Императора барона д’Ариньяка, что «Его Королевское Величество и Королевский совет крайне удивлены тем, что Российская и Французская империи находят возможным распоряжаться судьбой части хавайской территории, даже не ставя о том в известность хавайские власти»; Королевство, как известно, не принимало участия в Парижской конференции, Жемчужное было сдано в столетнюю аренду именно Русско-Американской компании, а вовсе не Российской империи, и никакая передача этой территории третьей стороне тем договором не предусмотрена. Британский же консул в Хонолулу, сэр Рой Харрод, в свой черед, уведомил д’Ариньяка, что Империя и Ост-Индская компания решили-таки присоединиться к договору о Вечном нейтралитете Хавайев, со всеми его протоколами о коллективной защите Архипелага от иноземной агрессии (противоестественный англо-французский союз не пережил спровоцировавшего его Николая); от «поспешных и необдуманных действий» предостерег барона и Сэмюэль Симпсон – от лица Соединенных Штатов, еще одного гаранта хавайского нейтралитета.Если бы то Жемчужное «плохо лежало», сами по себе все эти демарши вряд ли удержали бы адмирала Боннэ от соблазна захватить порт, следуя вековечному принципу «Beati possidentes – Что взято, то свято», и предоставить потом барону д’Ариньяку тушить дипломатический скандал. Однако калифорнийский консул Сергей Свержин и начбазы кавторанг Штубендорф доходчиво растолковали адмиралу, что тот пункт Парижских соглашений следует понимать так: Российская империя не станет препятствовать французской аннексии Жемчужного (ибо не имеет к тому реальных возможностей), однако она не возбраняет частной Русско-Американской компании защищать свою территорию – собственными силами и на собственный страх и риск. Так вот, Компания – не принимавшая, как и Хавайское королевство, участия в Парижском конгрессе и ничего там не подписывавшая – будет защищать Жемчужное «всеми имеющимися у нее средствами»: хотите еще один Елизаветинск? – вы его получите!Засим ошеломленным французам были предъявлены два броненосца-«поповки» под желто-зелеными вымпелами, закупорившие «бутылочное горлышко» входа в залив Уаймоми, и вьющиеся вокруг них «шершни», о чьих боевых качествах в Европе были вполне уже наслышаны… Позвольте, но ведь это же всё сугубо прибрежные суденышки?! Ладно «шершни» – эти крохотульки можно перевезти и на других судах, но как, как эти чертовы русские умудрились провести в самый центр Пацифики тяжелые низкобортные броненосцы, категорически не приспособленные к океанской волне?! (Задача и впрямь была нетривиальная. Создатель «поповок» инженер-майор Андрей Попов, додумавшийся тогда пригнать их небронированные корпуса своим ходом, снабдив их помимо штатной паровой машины еще и временным парусом, доставить отдельно броневые листы с пушками Кокорева и смонтировать броненосцы на совершенно, как казалось, неприспособленной для того ремонтной базе Жемчужного, получил за тот монтаж высший военный орден Колонии, «Николу с мечами» – как за выигранное сражение.) Ну, а поскольку Наполеон III успешно предъявил уже своим подданным взятый у русских реванш за дядюшкину Березину и казаков на Монмартре – в виде французского триколора над Малаховым курганом и Boulevard de Sébastopol  в Париже, – а Николай ему ответил за козла по полной программе (что, собственно, и было для Императора главными побудительными мотивами влезть в ту «Восточную войну»), рисковать еще одним наступанием на калифорнийские грабли, обостряя при этом до грани войны отношения с Англией и Соединенными Штатами, адмирал с бароном не решились, и эскадра убыла восвояси. Более того, французская дипломатия принялась всячески обхаживать Петроград как возможного союзника в плане антибританской дружбы; к вящему удовлетворению Петрограда, обретавшего на том дополнительную точку опоры и свободу маневра.

– …Короче говоря, – резюмировал Командор, – Калифорния вышла из Крымской войны фактически державой-победительницей; во всяком случае, калифорнийцы предметно показали всему «цивилизованному миру», что их лучше иметь в союзниках, чем во врагах. А авторы той затеи с Министерством колоний просто не представляют себе, до какой степени мы тут для них безразличны, и сколь слабый толчок требуется, чтобы они там задались естественным вопросом: «Для чего Калифорния нужна России, понятно – наше золото; а вот для чего, собственно, Россия нужна Калифорнии?»