нарадуюсь, на тебя глядючи.
— А сынку своему, Иванушке, ты не рад, государь мой ясноглазый? — спрашивает царица.
Нахмурил царь брови, оглянулся на своих сыновей, что с коней спешились.
— Уж не знаю, чему и радоваться, позору претерпел столько, что глаза бы мои Ивана не видели, но раз уж явился, не запылился, учиню допрос и правище. Никто не скажет, что царь несправедлив, коль с родного сына взыскивает.
— Да за что же взыскивать? — вскричала царица и руки на груди сложила.
Царь мимо прошёл, на Ваню взглянул косо.
— За позоры скоморошьи, за пожар в тереме брата старшого, за то, что всех слуг брата среднего отравой смертной уморил, за то, что ведьму проклятую в жёны выбрал и на волкодлаке по царству гарцевал, народ пугал. А пуще всего, — сказал царь строго, — за покражу яблока молодильного, которое, рискуя жизнью своей, царевич Дмитрий, княже Старой Дубравы, добыл для тебя, моя государыня.
— Как так царевич Дмитрий? — пролепетала Заряна, — Разве не Ваня добыл?
— Вся дружина подтвердит, что я! — усмехнулся князь.
— Так это же поклёп! — рыкнул волк из телеги.
— Нет в ваших словах ни капли правды! — выкрикнула Крася
— Кто вас станет слушать, оборотни проклятые? — отчеканил Зотей.
Глава 22
Сидел Ваня в сырой темнице, руками взявшись за кованую решетку и думал: «Вот она какая бывает — царская милость!» и даже не разу в мыслях не назвал государя отцом. Дядька Ерошка принес объедки с царского стола, сопли рукавом вытер.
— Уж прости меня, царевич, что вызволить тебя не могу. Не могу поперек царского приказа пойти.
— Что же царь Выслав с Дмитрием да Зотеем делают?
— Пируют, да решают, как от змеева отродья избавиться, от спутников его — Жар-птицы и волкодлака. Как решат, так и выполнят.
— А что же матушка?
— В горенке слёзки льёт, приставлены к ней мамки да няньки, чтобы жизни себя не лишила, царский род не опозорила.
Взял пленник криво отломленные куски каравая и давай их жевать и водой ключевой запивать. И показалось это кушанье ему горьким, как нищему подачка.
— Знаю я, дядька Ерофей, что ты из темницы меня не выпустишь, а только скажи мне, отчего так отец меня ненавидит? И давно ли задумал извести меня?
— Вот и я не знал за что, пока в баньке тебя не попарил. А как со спины змеиные чешуйки соскреб, так и открылась мне правда.
— Разве моя вина в том, что я Змеевич?
— Вина не вина, а расплата одна.
— Помоги мне, дядька Ерофей. Принеси со двора оглодок яблочка, который я маменьке подарил.
Дядька сделал это с превеликим удовольствием.
До утра пленник глаз сомкнуть не смог, всё думал, как жизнь свою спасти, как Красу Ненаглядную из неволи вызволить, как волка на волю выпустить.
А бражный князь Дмитрий в горницу к ваниной невесте пришёл, да ее там не застал. Оборотилась она Жар-птицею и села на спинку креслица. Стал ее князь молить девицей оборотиться, сулил подарки дорогие, ласки земные. Молчала птица, только капали из глаз ее жемчужные слёзы. А как князь Дмитрий к ней ручищи протянул, обожгла его огнем, и тот вон ретировался.
Зотей, ни капли хмельной браги в рот не взявший, все допытывался у волка, как тот из-под власти Волчьего пастыря вышел и служить царевичу согласился. Только клацал зубами волче, притворяясь глухим и немым.
Наконец все угомонились и спать повалились. Царь Выслав в палатах, князь Дмитрий в конюшне, Зотей в овине. Царица глаз не сомкнула, а дождалась тишины и спустилась в подземелье. Только стражники ее не пустили. Не подчинялись они царице, боялись гнева государя. Нашла Заряна окошко клети, где томился ее младший сын, и приникла к решетке.
— Это Выславу ты чужой, а мне — кровиночка. И я спасу тебя, сыночек мой родимый.
— Одному спастись мне никак нельзя. Со мной невеста — Краса Ненаглядная, дочь Бабы Яги да верный мой помощник Серый Волк.
— Не говори о них, сокол мой ясный. Где это видано, чтобы царский сын с ведьмами и оборотнями якшался. Как все уснут, я ключик от темницы выкраду, через мышку-норушку передам, она тайно двери-то и распахнет.
— Не та ли мышка-норушка, что весь мой путь помогала за корочку хлебца? Да все мои подвиги и поражения видала?
— Она самая.
— Не согласен я на это, матушка. Даже перед мышью малой не хочу прохвостом и предателем быть.
— Значит казнь тебя ждет от рук царя! — упрямо выкрикнула Заряна и тут же покосилась, не слыхал ли кто.
— У камня Алатыря была только одна сторона, где мне убитому быть. Где я только не бывал, а жив остался. Но теперь я в родном дому. Нечего мне страшиться. Царь посердится да и простит, когда я ему правду про свои скитания расскажу.
Покачала головой Заряна, вздохнула и покинула сыночка.
Остался он один со своими думками.
* * *
— Тут не зайка белый с зайкой серым лапками боролися, то на поле ратном Правда с Кривдою сходилися. Правда — в белом сарафане да в уборе жемчугами. Кривда в рубище заплатанном, с колтуном в волосах. Билися-сходилися, за космы друг друга драли. И стала Правда грязная да пыльная, жемчуга по травам раскатилися. А Кривда какой была такой и осталася. И теперь у народа две Кривды, а правды ни одной. И жемчуга собирают люди добрые, лишь в тех каменьях только свет правды и остался, да на всех его не хватит.
Слышит Ваня ехидный голос и резкий припев дудок, и снова оказался на ярмарке в толпе зевак. Да что же это такое? Снова скоморохи-прохиндеи? Да и представление в самом разгаре. Только посад незнакомый. И не столица, и не Старая Дубрава. До чего же город красив, слов описать не хватит. Палаты белокаменные, мосты чугунные, мостовые деревянные. Площадь широкая чисто выметена, а на ней помост. То ли для скоморошьих глум, то ли для судилища.
Бабы и мужики, молодые и старые