сосредоточенно посапывая, она взобралась на эту, такую крохотную по сравнению с ней самой площадку всеми четырьмя ногами. Здесь она аккуратно и педантично, одну за другой, проделала «стойку на трех точках», «на двух» и, наконец, рекордный трюк – «стойку на одной точке». После каждого трюка она приветливо трясла головой, кланялась, значит, как говорят в цирке, «продавала работу», и веселая, обаятельная улыбка все время не сходила с ее, так сказать, уст! Было удивительно видеть эти тонны мяса, мускулов и кожи в таких неестественных положениях, и особенно были странными моменты перехода с одного трюка на другой, когда она искала баланс и так безошибочно переносила центр тяжести своего огромного тела с одной ноги на другую. Поработав на тумбе, Лялька сошла наземь и пошла по первой пи́сте манежа. Изящная в своей чудовищной громоздкости, она вдруг начала вертеться вокруг собственной оси. Это был вальс, чугунный слоновый вальс, грациозно отплясываемый громадным серым чудовищем. Мне казалось, что слониха напевает про себя бессмертную мелодию Штрауса, так легко и непринужденно она сама, без указаний дрессировщика, повторяла всю программу своего вечернего выступления. В цирке было тихо, униформисты застыли в форганге, свободные артисты набились в боковые проходы, контролеры и служащие, электрики и уборщицы, гримеры и пожарники – все, затаив дыхание, следили за веселой добродушной и добросовестной слонихой, так прилежно исполняющей на репетиции свой артистический долг.
Вдоволь повальсировав, Лялька три раза встала на «оф», то есть поднялась на свои стройные задние ноги в знак финального приветствия зрителям, и как будто неуклюже, но в сущности очень ловко развернувшись, двинулась на конюшню, всей своей мешковатой рысью изображая отчаянную спешку, цирковой темп, блеск, подъем и кураж. Это была великая артистка цирка, я проникся к ней любовью и уважением, и мы познакомились и подружились с ней. А сейчас я стоял в полутемной холодной конюшне подле моего больного друга и всем сердцем хотел ей помочь. Я постоял с ней еще минуты три, потом прибежал Генка и поставил передо мной, прямо на пол, несколько бутылок вина. Я открыл их и стал вливать в ведро. Вино смешивалось с горячей водой, пар поднимался кверху. Слониха почуяла этот запах и издалека протянула хобот к ведру. Сверху спустился Панаргин, он всыпал в ведро большую банку сахарного песку и из пригоршни прибавил таблеток тридцать кальцекса.
Я размешал все это гладкой палочкой, которую протянул мне Генка, и долил водки. Слониха все еще тянулась к ведру, я подошел к ней, поставил ведро, и она стала пить.
– Здоровье прекрасных дам! – сказал Генка.
– Поможет, как думаешь? – спросил Панаргин. Его грызла тревога, он не мог сдержать себя. – Вот если бы помогло…
– Должно помочь, – сказал я. – Тебе бы помогло? Вот и ей поможет. Она не хуже тебя.
Слониха допила всё до конца и благодарно закрыла глаза.
– Она лучше него, – сказал Генка, – сравнения нет, насколько она лучше. Вот глаза закрыла, благодарность, значит, имеет. А этот? Я ему вчера три клетки распозагаженные вычистил, а кто видал пол-литра? Вы, дядя Коля, видели?
– Нет, – сказал я, – я не видел.
– И я тоже не видел, – сказал Генка, – они все ловчат, чтоб попользоваться, скряги эти цирковые, полуначальники, а я не обязан задыхаться в медвежьем дерьме, мое дело – манеж…
– Настырный ты очень, – сказал Панаргин глухо, – скромности в тебе нет. Тут, видишь, какое несчастье, а он склоки свои затевает.
Я сказал:
– Ему полагается. Сам как сумеешь, а рабочему отдай. Давайте тащите сена сюда, да побольше.
– Будьсделано, – сказал Генка и обернулся к Панаргину: – Пошли, что ли. А пол-литра чтобы завтра мне предоставить после вечернего представления. Даешь клятву?
– Ладно, – сказал Панаргин. – Ты у кого хочешь выцыганишь. Ладно, завтра расчет.
– При свидетелях, – сказал Генка, – вот они, свидетели, – дядя Коля и Лялька! Обмани попробуй!
Панаргин скрылся, пошел за сеном. Генка двинулся за ним. Я придержал его за плечо.
– Она теперь поспит. Слышишь? Ей надо укрыться потеплее, потому сена тащи, чтобы его по грудь ей было. Понял?
Слониха стояла и шамкала старушечьим ртом.
– Конечно, понял, дядя Коля, – сказал Генка. – Неужели же нет?
– Ну, – сказал я и дал ему немного денег, – перебьешься как-нибудь?
– Ни за что не возьму, что вы, дядя Коля! – Генка стал отпихивать мою руку, его косые уши стали еще косее, видно, он не на шутку смутился.
– Слушай, – сказал я, – у меня много, понимаешь? Получка, суточные, гостиничные, целый карман. А у тебя, видно, туго. Возьми, будут – отдашь. И не валяй барышню, я сегодня злой…
Он взял.
– Спасибо, – сказал он, отвернувшись, – а то весь прохарчился…
Из-за угла вышел Борис, за ним, конечно, следовал Жек.
– Вот он где, – сказал Борис, – а мы, как дураки, дежурим у буфета.
– А буфет закрыт, – добавил Жек, – и все буквально разошлись… Куда столько сена? – спросил он у Панаргина. Тот волочил на своей спине целую горку.
– Куда надо, – сказал я.
Панаргин сбросил сено у Лялькиных ног и стал его разбрасывать равномерными охапками. Видно было и Генку, он тащил поменьше, но зато бегом. Я вынул булочки из пакета и положил их на пол возле ног слонихи.
– Последишь, Генка, – сказал я. – Ладно? Главное теперь – тепло.
– Без него найдется кому последить, – сказал Панаргин ворчливо, только и света в окошке, что профессор Гена…
Я стал набрасывать Ляльке на спину сено и увидел, что ей хочется спать. Медленно и тяжело согнула она ноги и, убедившись, что на полу мягко и ей будет удобно, повалилась на бок. Мы стали укрывать ее сеном.
– И попону можно, – сказал Борис, – делу не помешает.
Он обратился ко мне.
– Вот что, – сказал он, присев на корточки и тоже засыпая Ляльку сеном, – было совещание по случаю приезда знаменитого артиста на гастроли. Поступили разные предложения, но остановились вот на чем. Тут недалеко открылся ресторан, современная обстановка, первоклассная кухня. Так что можно организовать роскошный банкет на три персоны. В смысле поужинать. Ко мне, понимаешь, нельзя, поздно, всех перебуторим.
Он погладил Ляльку.
– Это мы тебя после в семейном кругу как следует почествуем, – добавил Борис, – а сейчас пойдем поедим, поговорим, мальчишеская встреча… Как? Или у тебя какие-нибудь личные дела? Интимные встречи? А?
– Вполне возможно, – сказал Жек, – он что, рыжий, что ли?
– Пошли, – сказал я.
6
Это был красивый небольшой зал, обставленный в так называемом современном стиле, с креслами в виде ракушек, маленькими кривыми столиками на распяленных ножках, с пупырчатыми холодными стенами, как будто забросанными шлепками застывшего бетона, с неожиданно косо срезанными по фаске