Он как будто постарел, так ей показалось. Или не постарел, а очень устал. Волосы на лбу слиплись, платье обвисло, на рукаве виднелось пятно от яичного желтка. Он прошелся туда-сюда по комнате, не глядя ни на Амат, ни в сторону. Она сидела за столом, сцепив руки на колене, и ждала. У окна Вилсин остановился, повернулся и махнул на головорезов.
— Прочь, — сказал он. — Ждите внизу.
Те переглянулись. «Думают, повиноваться ему или нет», — поняла Амат. Стало быть, не его люди. Не совсем его. Наверное, лунолицего Ошая. Один пожал плечами, его подельник изобразил, что услышал приказ, после чего оба затопали к двери и скрылись. Амат слушала, как их шаги затихают внизу.
Вилсин выглянул из окна, на улицу. Оттуда веяло жаром. На лбу у него выступила испарина, подмышки взмокли.
— Ты поспешила, — произнес он наконец, все еще не глядя на нее.
— Правда?
— Да. Оставалось три дня подождать.
Амат приняла позу извинения. Вышло более небрежно, чем она хотела. Молчание длилось до тех пор, пока Вилсин не посмотрел Амат в глаза. Она не сумела прочесть выражение его лица — не то гнев, не то печаль, не то усталость. Ее начальник, глава Дома Вилсинов, тяжело вздохнул.
— Амат… Боги, дела идут плохо. Хуже, чем я представлял, хотя и не ожидал хорошего.
Он подошел к ней, опустился на подушку, которую обычно занимала Лиат, и уронил голову в ладони. Амат вдруг захотелось коснуться его, утешить, но она сдержала порыв.
— Все почти закончено, — продолжил Марчат. — Я могу убедить Ошая и его людей оставить тебя в живых. Могу, но только с твоей помощью.
— Какой?
— Ты должна рассказать мне, что задумала. Все, что успела сделать или сказать, чтобы предотвратить сделку.
Амат медленно, медленно улыбалась, пока не прыснула со смеху. Потом ее плечи затряслись, и она приняла позу изумления. Нелепость вопроса встряхнула ее, как волна — пловца. Марчат смотрел озадаченно.
— Что я успела? — переспросила Амат. — Ты дурачок? Я сбежала отсюда, словно за мной гнались с топором, сидела тише воды ниже травы, молилась, чтобы ты скорей закончил свои делишки. Предотвратить сделку? Право, Марчат, ты совсем ополоумел.
— То есть ты ничего не сделала?
— Я прошла через ад. Меня били и запугивали. Пытались сжечь живьем. За последние недели я повидала такие клоаки, каких не видела многие годы. Впрочем, я кое-чего добилась. Еще бы — работала как проклятая. Даже ты не заставлял меня так пахать. — Слова лились и лились из нее сами, все быстрее и громче, а щеки горели. — Ты хочешь знать, сочиняла ли я в свободное время план, как сохранить честь своего дома и восстановить справедливость во всем мире? Нанимала ли лазутчиков, чтобы разыскать твою драгоценную клиентку и предупредить, что вы намереваетесь с ней сделать? Нет, жирный гальтский болван, и не пыталась! А ты этого ждал?
Амат обнаружила, что вся подалась вперед, выпятила подбородок. От злости ей на миг полегчало — она как будто обрела прежнюю власть. Потом поняла, что это мираж, но отрадное чувство осталось. Марчат смотрел угрюмо.
— А Итани? Что скажешь о нем?
— О ком?
— Об Итани. Ухажере Лиат.
Амат махнула рукой.
— При чем тут он? Я посылала его выяснить, куда ты идешь, но это ты и сам наверняка знаешь. Мы не разговаривали тогда, а после — тем более.
— Почему же он три вечера из пяти выгуливает Хешаева ученика? — загремел Марчат. Его голос был жестким, как скала. Он ей не верил.
— Не знаю, Марчат-тя. Может, сам его спросишь?
Он мотнул головой, встал и повернулся лицом к окну. Гнев, который подогревал Амат, выпарился, и ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы Вилсин поверил. Чтобы встал на ее сторону. Она чувствовала себя флюгером, который крутится от малейшего порыва ветерка. Если б ей дали поспать перед этим разговором, если б не побег из заведения Ови Ниита, если бы мир был хоть сколько-нибудь честен, понятен или справедлив, она могла снова стать собой — спокойной, солидной, уравновешенной. Амат со стыдом спрятала отчаяние поглубже, притворяясь, что всего лишь глотает гнев.
Марчат дошел до лестницы.
— Да, — бросила ему вслед Амат, — можешь спросить Лиат, если не хочешь гадать.
— Лиат?
— Это она рассказала мне, куда вы ходили той ночью. Итани рассказал ей, а она — мне. Если тебе кажется, что Итани настраивает поэтов против тебя, спроси Лиат.
— Она заподозрит, — сказал Марчат, но, судя по тону, жаждал возражений. Амат закрыла глаза. Так приятно закрыть глаза… Боги свидетели, ей необходимо поспать.
— Нет, — возразила Амат. — Не заподозрит. Сделай вид, будто недоволен ею. Скажи, что не подобает поощрять такого рода знакомства посреди переговоров, спроси, почему она не дождалась конца торга. В худшем случае она соврет, но тогда ты хотя бы узнаешь, что ей есть что скрывать.
Ее начальник и старый друг задумался, прокручивая в голове сказанное, выискивая все недостатки новой стратегии. Лица Амат коснулось дыхание морского ветерка. По глазам Марчата стало видно, что он уже согласен.
— Тебе придется побыть здесь, пока все не кончится, — сказал Вилсин. — Я скажу людям Ошая, чтобы принесли поесть. Что до меня, я должен довершить начатое. За себя не беспокойся.
Амат ответила позой согласия.
— Здесь мне будет лучше. …Марчат, ради чего все это?
— Ради денег, — отозвался он. — И власти. Чего ж еще?
Как только он сошел вниз, Амат осенило. Словно штырек прыгнул в лунку и она увидела всю картину разом. Дело было не в ребенке и не в матери. Дело в поэте! А значит, и в андате тоже. Если поэт Хешай потеряет власть над своим созданием, если Бессемянный освободится, Сарайкет потеряет свое преимущество как центр хлопковой торговли и окажется наравне с островами, Западными землями и Гальтом. Даже при новом андате город едва ли удержит позиции.
Амат подошла к окну. Улицы были запружены — люди, повозки, волы, собаки… Городские крыши тянулись на восток, а к югу до самого моря было некуда ступить. Торговля. Островитянку Мадж готовились принести в жертву, чтобы покончить с процветанием Сарайкета. Только это объясняло происходящее.
— Ох, Марчат, — выдохнула Амат, — что ты наделал?
В чайной было почти пусто. Двое-трое молодых людей шумно спорили, приводя доводы без оглядки на смысл. Снаружи, в саду, мужчина постарше заснул у фонтана, и его размеренное сопение вписывалось в беседу. Лимонная свеча в последний раз зашипела и погасла, оставив после себя долгую извилистую струйку дыма. Запахло жженым фитилем. Оте захотелось зажечь новую, но он раздумал. Маати на скамье рядом с ним тяжело вздохнул.
— Здесь хоть когда-нибудь холодает, Ота-кво? — спросил он. — Будь мы у дая-кво, уже бы стучали зубами, даже среди лета. Подумать только: полночь, а жара почти как днем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});