— Я — Итани из Дома Вилсинов, — ответил Ота. — Зашел проведать Маати-тя.
Поэт, приближаясь, сбавил шаг. На его лице выразилась смесь тревоги, неодобрения и какой-то странной радости.
— Ты явился… к нему? — переспросил Хешай, кивая за спину. Ота ответил утвердительной позой.
— Мы с Итани познакомились на высочайшем слушании, — сказал Маати. — Он обещал показать мне набережную.
— Правда? — спросил Хешай-кво, и его неудовольствие как будто уступило радости. — Что ж… Как, говоришь, тебя? Итани? Ты хоть понимаешь, с кем идешь гулять? Он ведь у нас птица важная, даром что молодой. Так что побереги его.
— Конечно, Хешай-тя, — ответил Ота. — Поберегу.
Поэт смягчился, полез в рукав платья, пошарил там и протянул что-то Оте. Тот в нерешительности шагнул вперед и подставил ладонь.
— Я тоже когда-то был молодым, — произнес Хешай-кво и подмигнул. — Так что очень уж с ним не цацкайся. Немного приключений ему не помешает!
Ота почувствовал, как в руку легли две небольших полоски, и согнулся в благодарном поклоне.
— Кто бы мог подумать, — задумчиво вымолвил Бессемянный. — Наш чудо-ученик начал интересоваться жизнью.
— Прошу, Итани-тя, — Маати подошел и взял Оту за рукав. — Ты и так слишком любезен. Нам пора. Твои друзья заждались.
— Да-да, — ответил Ота. — Идем.
Он принял позу прощания, на которую тут же ответили: поэт — рьяно, андат — медленно и задумчиво. Маати первым отправился через мост.
— Ты меня ждал? — спросил Ота, отойдя на достаточное расстояние. Поэт и его раб все еще наблюдали за ними, но слышать уже не могли.
— Надеялся, — честно ответил Маати.
— Твой учитель как будто тоже был рад меня видеть.
— Ему не нравится, что я целыми днями торчу дома. Он думает, мне нужно больше бывать в городе. Сам он терпеть не может домоседство и не понимает, что я в нем нахожу.
— Ясно.
— На самом деле не все так просто, — добавил Маати. — А как вы, Ота-кво? Столько дней прошло. Я уж думал, мы больше не встретимся.
— Пришлось, — ответил Ота, дивясь собственной прямоте. — Мне больше не с кем поговорить. Боги! Он дал мне три полосы серебра!
— Это плохо?
— Это значит, мне надо оставить работу на пристани и вместо этого водить тебя по чайным. Платят больше!
Он изменился, это ясно. Голос почти тот же, хотя лицо повзрослело, возмужало. В нем все еще узнавался тот мальчишка в черных одеждах из воспоминаний. Впрочем, кое-что было ново. Не то чтобы он стал менее уверен в себе — это сохранилось в манерах и речи, — но как будто не так уверен в своем будущем. Это чувствовалось по тому, как он держал чашу, как пил. Что-то тревожило давнего учителя, хотя Маати никак не мог угадать причину этой тревоги.
— Грузчик, — повторил он. — То-то дай-кво удивился бы…
— Да и не он один, — сказал Ота, улыбаясь в чашу с вином.
Уединенный дворик чайной располагался на террасе, откуда была видна вся улица и южная оконечность города. Лимонные свечи — защита от кровососов — распространяли в воздухе ароматный дымок, от которого у вина появлялся странный привкус. На улице ватага молодых людей устроила песни с танцами, а три девицы со смехом наблюдали представление. Ота сделал долгий глоток.
— Ты, я вижу, тоже был удивлен?
— Да, — признался Маати. — Когда вы ушли, я думал… все думали…
— О чем?
Маати набрал воздуха в грудь, сморщил лоб в попытке выразить домыслы и легенды, которые сам никогда не рассказывал. Ота-кво повлиял на его жизнь даже больше дая-кво и уж точно больше отца. Он представлял, как Ота основывает новый орден — мрачное, даже зловещее тайное общество, которое вступает в противостояние с даем-кво и его школой. Или пускается в морское путешествие, а может, попадает в гущу войны где-нибудь на Западе. Маати никогда бы в этом не признался, но был разочарован тем, в кого превратился его первый наставник — в простого обывателя.
— Я предполагал нечто иное, — ответил он, принимая неопределенную позу.
— Да и это было непросто. В первые месяцы я думал, помру с голода. Да, нас учили охоте и собирательству, но толку от этого оказалось немного. Когда я получил миску похлебки и пол-ломтя черствого хлеба за чистку курятника, то решил, что в жизни не ел ничего вкуснее.
Маати засмеялся. Ота улыбнулся и пожал плечами.
— А ты? — сменил он тему. — Селение дая-кво не обмануло твоих ожиданий?
— Пожалуй. Правда, там приходилось больше учиться, но это было нетрудно. Потому, что я видел смысл. Не просто сложности ради сложностей. Мы изучали старинные языки и наречия Империи. Истории андатов и тех, кто их воплотил, узы, которыми их связали. Как они освобождались. Я раньше не знал, насколько трудно поработить андата во второй раз. То есть все наслышаны о том, как некоторых пленяли и в третий, и в четвертый раз, но я не…
Ота рассмеялся — тепло, весело, но не насмешливо. Маати принял вопросительную позу. Ота жестом попросил извинения, едва не расплескав вино.
— Просто звучит так, будто тебе это нравилось, — сказал он.
— Так и было, — ответил Маати. — Меня это очень увлекло. Да и давалось неплохо. По крайней мере, учителя так считали. Хотя Хешай-кво меня немного озадачил.
— Как я?
— Нет, не так. И все же, Ота-кво, почему вы не пошли с даем-кво? Почему отказались?
— Потому, что они неправы, — ответил Ота. — И я не хотел в этом участвовать.
Маати нахмурился в пиалу. Темная глянцевая поверхность отразила его лицо.
— А если бы он предложил снова, вы поступили бы так же? — спросил Маати.
— Да.
— Даже если бы пришлось жить грузчиком?
Ота глубоко вздохнул, обернулся и сел на перила, вперив в Маати темный, тревожный взгляд. Его руки замерли на полупозе, которая, будь она закончена, могла бы означать обвинение, требование объясниться или вопрос.
— Неужели моя работа — преступление? — спросил Ота. — Сначала Лиат, теперь ты. Все об одном и том же. Я начал брошенным ребенком — ни семьи, ни друзей. Даже не смел называться своим именем. И посмотри, чего я достиг: у меня есть работа, друзья, любимая. Есть пища и кров. По ночам я могу слушать поэтов, философов или певцов, могу сходить в бани или чайную, выйти в море на паруснике. Неужели моя жизнь так плоха? Так ничтожна?
Маати удивился тому, с какой мукой это было сказано, если не с отчаянием. Ему показалось, что слова Оты предназначаются ему лишь наполовину.
— Конечно, нет, — подумав, сказал Маати. — Не все ценное обязано быть великим. Если вы послушались зова сердца, какая разница, кто что скажет?
— Может, и никакой, а может, огромная.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});