— Не надо, — произнес андат. Он откинулся назад, положив ногу на ногу и обняв колено. Руки у него были почти женские — изящные, тонкопалые. — Незачем. Если его послали рассказать правду, мы уже опоздали и Маати все знает. Если нет, убив его, мы только привлечем к себе внимание.
— Молодого поэта тоже можно убрать, — заметил Марчат.
— Не надо, — повторил Бессемянный. — Нет. Грузчика можно убить, если будет нужда, но Маати трогать не смей.
— Почему?
— Он мне нравится, — ответил андат, слегка удивленно, словно сам только это понял. — Он… он добрый малый. Единственный за многие годы, кто не увидел во мне полезное орудие или средоточие зла.
Вилсин моргнул. На миг ему показалось, что андатом овладело что-то вроде печали. Печали, и, может быть, тоски. Долгими лунами, пока Марчат готовил их гнусный план, он выстраивал себе образ зверя, с которым вступил в сговор, и это проявление чувств выпадало из общей картины. Через миг, впрочем, андат стал самим собой и усмехнулся.
— Вот ты, например, считаешь меня воплощенным хаосом, — произнес Бессемянный, — который готов вырвать желанное дитя из материнской утробы лишь затем, чтоб Хешай помучился.
— Какая разница, что я думаю?
— Никакой. Но ты все равно так думаешь. А раз так, вспомни заодно, что первыми ко мне подошли твои люди. Может, я все и придумал, но с твоей подачи и на твои деньги.
— Не мои, а дядины, — огрызнулся Марчат. — Меня не спросили.
Лицо андата просияло жутким восторгом, совершенная улыбка стала шире.
— Марионетки. Мы сами и те, кто нами движет. Тебе бы впору жалеть меня, Вилсин-тя — ведь я тоже стал таким не по своей воле. Разве нас можно призывать к ответу — что тебя, что меня?
На задворках сознания Марчата шевельнулась тягостная мысль: а если бы я тогда отказался? Он отмел ее.
— Между нами нет ничего общего, — ответил гальт. — Но теперь это неважно. В любом случае мы теперь крепко повязаны. Что будем делать с Итани?
— Приставь к нему слежку, — сказал андат. — Он, может, и никто, но в нашей игре случайности не нужны. Узнай, что он задумал, а потом, если придется, мы его уничтожим.
8
— У нас был уговор… — начала Амат.
Ови Ниит с размаху отвесил ей пощечину. Амат медленно выпрямилась. Во рту стало солоно, щеку жгло в предвестье боли, а горячая струйка, стекая по подбородку, сообщила той доле ее разума, которая не успела съежиться от страха, что кольцо Ниита разбило губу.
— «Уговор»! — выплюнул он. — Здесь я заключаю уговоры! Захотел — дал слово, захотел — обратно взял. И никаких взаимностей.
Он прошагал в дальний конец комнаты. Закатное солнце давило лучами в закрытые ставни, очерчивая только края. Тем не менее света хватало, чтобы увидеть глаза Ови Ниита — выпученные до предела, мутные. Он шевелил губами, точно порывался что-то сказать.
— Ты тянешь время! — вдруг взревел он, грохнув ладонью по столу.
Амат сжала кулаки, сдерживаясь изо всех сил. Что она ни скажет сейчас, обратится против нее.
— Думаешь, у меня целее будешь? Думаешь, что выкрутишься, пока кто-то ворует мои деньги? Ты просчиталась!
С последним словом он яростно лягнул стену. В месте удара треснула штукатурка. Амат пригляделась — на стене осталась вмятина размером с яйцо, с тонкими трещинками-лучами — и поняла, что с Ниитом шутки плохи. Когда-нибудь он не сдержится и убьет ее. Не нарочно, так сгоряча.
Накатила тошнота. Странно, подумала Амат, что какой-то удар по стене так ее надломил, а издевательства над людьми не смогли.
— Я жду ответа к утру, слышишь?! — орал он. — К утру! И если ты его не дашь, я отрежу тебе пальцы и продам Ошаю за пять полос золота. Ему, помнится, не было дела до твоего здоровья.
Амат согнулась в такой подобострастной позе, что самой стало гадко, хотя это вышло естественно, без принуждения. Ови Ниит схватил ее волосы в горсть и сдернул со стула, да так, что перья и бумаги полетели на пол. Потом пинком ноги перевернул стол и вышел, хлопнув дверью. Амат мельком заметила потрясенные лица обитателей борделя.
Она лежала ничком в темноте. Плакать не было сил, да и боль не давала покоя. Под щекой чувствовался грубый каменный пол. Засохшая кровь стягивала кожу. Наверняка останется шрам. Когда Амат пришла в себя, в комнате уже было темно, хоть глаз выколи. Она собралась с мыслями. Последние дни пронеслись, как во сне, от пробуждения до мига, когда цифры начинали плыть перед глазами, а пальцы переставали гнуться. Потом все это же ей снилось, она просыпалась, чтобы снова считать, считать… Безо всякого смысла, без малейшей надежды. Ови Ниит как был, так и остался грязным подонком, чей страх и злоба росли с каждой выпитой чаркой. Его можно было бы пожалеть — издали.
Дни. Счет уже шел на дни.
Амат силилась вспомнить, сколько прошло времени. Три недели, не меньше. Возможно, больше. Наверняка больше. Четыре, но не пять. Слишком рано проверять, пощадит ли ее Марчат. Амат, к собственному удивлению, усмехнулась. Если она ошиблась в расчетах, в худшем случае ее найдут в реке лицом вниз, а Ови Ниит останется без пяти полос золота. Ха!
Она приподнялась и села, потом встала, пережидая боль, пока не смогла кое-как выпрямить спину. Отдышавшись, она взяла трость и надела привычную маску для сокрытия истинных чувств. В конце концов она — Амат Кяан, распорядительница Дома Вилсинов. Сарайкетская девчонка, пробившая себе путь наверх. Надо доказать окружающим, что ее не сломили. Если поверят здешние проститутки, может, вернется вера и к ней самой.
В общей комнате было малолюдно: женщины разошлись по номерам, отрабатывать хлеб. Охранник грыз жареную куриную ногу, пахнущую чесноком и розмарином. В углу свернулась калачом старая черная псина, зажав лапами полуизжеванную кожаную дубинку в форме мужского уда.
— Он вышел, — буркнул охранник. — В парадную половину, постучать фишками.
Амат кивнула.
— Я бы туда не ходил, бабушка.
— Что ж, не буду ему мешать. Пришли ко мне Митат. Мне нужна помощница, чтобы привести кабинет в порядок. Как придет Ниит — вечно погром, словно после урагана.
Охранник изобразил позу согласия с оттенком усмешки. С улицы вдруг донесся барабанный бой. Нескончаемый карнавал веселого квартала захватил еще одну ночь.
— Скажу, чтоб принесла какого-нибудь снадобья, смазать рану, — сказал охранник.
— Спасибо, — вежливо и бесстрастно отозвалась Амат. Пусть верят, что она таковой и осталась. — Очень любезно с твоей стороны.
Митат появилась в дверях пол-ладони спустя. Широкое бледное лицо, усеянное веснушками, было твердо. Амат улыбнулась ей и изобразила приветствие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});