Последняя пассажирка восточного рейса прошла наверх в зал ожидания аэропорта. Макс сверлит взглядом ее черную спину, раздраженно рассматривая слишком узкую юбку и слишком толстые ноги. Ее волосы слишком рыжие, а сумка, вяло болтающаяся в расслабленной руке, слишком бесформенна и потерта. Последний пассажир не должен быть таким. Макс пытается подобрать слово: “Последний пассажир не должен быть таким... таким обыденным”. Вот. Но, наконец, женщина уносит и свои толстые ноги, и свои рыжие волосы.
Все. Проводы закончены, и Макс поворачивает в сторону кафетерия.
Здесь, сидя за чашкой мутного кофе, он думает о том, что остался совсем один, а это значит, что не нужно спешить домой.
Он смотрит на черную, покрытую мутной пленкой жидкость и встряхивает чашку. Муть раскалывается на ровные квадраты и напоминает рассохшуюся на солнце глину...
***– Но это же так просто, Маргарита. “Джая, джая, Кали ту!” Два человека двигаются в одном ритме: “Джая, джая. Кали ту” и их обволакивает общее поле. В этот момент они становятся одним существом, сгустком энергии, плотным, как протеин. И тогда вдвоем они могут все... Это такая власть... Марго, Марго, почему ты меня не слушаешь? Повернись чуть-чуть к свету, самую малость. Не так. Подожди, я сам поверну твое лицо как надо. Такое освещение, по-моему, лучше. Да, так на чем я остановился? Вот ты говоришь, что культ Кали – это кровавые жертвы и все такое прочее. Мне просто смешно, когда ты так рассуждаешь. Начать хотя бы с того, что об этом, практически, ничего не известно. Я ни за что не поверю, что ты читаешь эти бульварные книжонки с завлекательным названием “Тантра”. Вон их сколько наплодили. Еще бы. Культ Кали запрещен, уничтожено все, что имеет к нему какое-либо отношение, а красивое слово “тантра” осталось. Вот и пишут всякие там писатели свой собственный бред, и трактуют это как кому удобно, вместо того, чтобы честно сказать: “не знаю, что и как там, у индусов, а я просто хочу трахаться”. Так нет, им еще и религию подавай, чтобы, значит, “покрасивше” было. А нам с тобой ни к чему религиозные привязки. Религия – всегда несвобода. Какие-то нормы, законы. Ужасные законы, которые просто невозможно не переступить. Искусство – вот единственно верный закон. А Кали – Кали это любовь, это поэзия, и это возможности, каких свет не видывал. Сейчас ты начнешь говорить, что я давлю на тебя пошлой терминологией экстрасенсов. Впрочем, так ли необходимо всему давать имена? Пусть это называется Тантрой, магией, свободой, равенством, братством, – все равно, не вместишь ни в одно слово того, что есть на самом деле. Наверное, это просто любовь. Но такая любовь, Марго, что равной ей и быть не может. Когда ты остаешься один, а ведь рано или поздно, каждый оказывается в одиночестве, ты чувствуешь, что в твоей груди, в самом центре, – живет второй. Ты знаешь каждый его шаг, видишь все его мысли и совершаешь с ним вместе все его поступки. Словом, живешь его жизнью, в то время как он живет твоей. Ты меня понимаешь? Конечно, ты меня понимаешь.
Маргарита, подбородок опусти, пожалуйста. Хотя, лучше я сам поправлю. Чудненько. Хорошо сегодня пишется. Очень удачная картинка. Ты прекрасно позируешь, мой ангел.
Так вот. Ты всегда с этим человеком. А как же иначе? Ведь любовь эта была предопределена свыше, потому что всякая любовь посылается нам свыше. И другое существо, выпив тебя до капли, отдало взамен всего себя. До чего же я красиво говорю, с ума сойти! А самое страшное, Марго, что все это не может быть правдой. Это странно, что если красиво – то ложь, а правда...
Макс отложил кисть и задумался. Та, правда, которую он сейчас упомянул, настойчиво разбивала мечту, и никак не хотели они собраться вместе – мечта и реальность. Мало того, они перечеркивали друг друга.
Тогда, в реальности, он брел под дождем, рассматривая тротуар. Красновато-серые плитки поблескивали, словно присыпанные битым стеклом. Тротуары в этой стране выше, чем дороги, и потому дожди не заливают их. Не нужно перепрыгивать через лужи, видя отраженное серое небо, разбиваемое острыми каплями. А здешний дождь – это, наверное, тот самый тропический ливень?
Над морем стояла стена дождя. И серая вода, и серое небо сливались в одну неопределенную муть, скрывающую горизонт, не имеющую границ, безвоздушную и безысходную. Макс поднял глаза – его зонтик, красно-белый зонтик, представился ему живым существом, тяжко дышащим всем своим непромокаемым куполом. “И это называется зима”, – возмущенно подумал Макс. Он попытался сосредоточиться и определить, где там за морем находится Париж. За закрытыми окнами глаз в красной дымке ясно прорисовывался неведомый сияющий город. Сквозь пелену, сквозь дождь исподволь нарастало непреодолимое желание прямо сейчас, пешком пойти в Париж, где на незнакомых улицах прятался от Макса единственный человек, которого хотелось любить и видеть. Часть сознания отделилась и кометой, большой кометой с огненным хвостом, полетела в сторону предполагаемой Франции, унося с собой тоску, и тревогу, и... Он дотащился до какой-то легкомысленной лужайки, покрытой зеленью и усыпанной желтыми цветами, которым, видимо, наплевать было на зиму. Цветы эти напоминали циннии и так же резко пахли горечью и раздавленной травой. А прямо посреди лужайки торчала нелепая и пугающая пальма, закутанная в серые высохшие листья. И только на самой вершине она сумела сохранить несколько зеленых перьев. С них потоками лилась вода, и Максу показалось, что это тропическое чудище всхлипывает и жалобно подвывает. Но, ощущая не сострадание, а злобное удовлетворение, Макс подумал, что природа играет в нечестную игру. Вся растительность, издали казавшаяся мягкой и нежной, при ближайшем рассмотрении выставляла жесткие кожистые листья, напоминающие спину жабы. Фикусы, привычные в небольших горшках в комнатах старушек, оказывались гигантскими деревьями. Милое маленькое алоэ, такое лечебное и заботливое, распластывалось жутким зеленым пауком с мясистыми лапами, покрытыми колючками.
Кисть упала на пол, издав легкий пластмассовый щелчок. Макс встрепенулся. На мгновение ему показалось, что кто-то щелкнул выключателем в ванной. – Марго, ты здесь? Прости, задумался. Я вообще в последнее время очень рассеян. Мне кажется, что я даже знаю, когда именно это началось. Кстати, Марго, ты ведь любишь страшные истории? Если все время философствовать – так и уснуть недолго. А ведь нужно еще и поработать, прежде чем заваливаться спать. А расскажу-ка я тебе лучше страшную историю. Ты сиди и слушай. У меня уже даже есть вступление: “Все началось с того проклятого утра...”. Неплохо? Итак...
Все началось с того проклятого утра. Ты помнишь, мы тогда только приехали? Месяцев пять – не больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});