достигшая уже третьего этажа, насыпной берег Сейминки, дубрава; впереди - N-ск, желтый дом с колоннами на Нижнем базаре и Нонна.
Прошло больше года со дня егоровской свадьбы. А помнил ее Федор так смутно, будто произошло это век назад. Церемония была пышной, богатой, тесть - радостным, гости - пьяными. Жених с невестой - странно-спокойными. Егоровы, пожалуй, стали самой негармоничной парой, которая венчалась когда-либо в Старославянском соборе. Жених, девятнадцатилетний юноша с мягкой молодой бородкой, коренастый, крепкий, невысокий, не по годам серьезный, и жена - толстая, чернявая, набыченная, на голову выше жениха и на семь лет старше. Этот мезальянс многих удивлял, кого-то раздражал, но никого не смешил, смеяться над дочкой Астафьева никто не смел.
Познакомился Федор со своей будущей женой у нее в доме. На бирже он часто встречался с ее отцом Емельяном Астафьевым, плутом и богатеем, и Емельян к Егорову был очень расположен. Нравился старику этот наглый, самоуверенный, жесткий паренек именно этими качествами, слюнтяев типа Гришки Егорова он терпеть не мог. Сам Астафьев заработал свои первые деньги разбоем, потом их выгодно вложил, а на старости стал настолько богат, что биржевые махинации, иногда дорогостояще-провальные, расценивал как безобидное развлечение.
В гостиной его дома Егоров и встретил Нонну. Федору она поначалу не понравилась страшно, уж очень громоздкой была, непривлекательной, не по годам старой. А еще она смутно напомнила ему Алевтину. А это было самым ужасным в любой женщине.
Но со временем он к ней привык. Теперь Федор знал, что женщина она неглупая, надежная, спокойная. Самое же главное - влюбленная в него. До чего, оказывается, приятно быть желанным, ловить на себе ласковый взгляд, пусть из-под не по-женски кустистых бровей, но еще приятнее осознавать, что тебя любят настолько, что ради исполнения твоей мечты готовы отдать тебе все свои деньги.
Нонна была последней дочкой Емельяна и не самой удачной. Три старшие пошли в мать и были поминиатюрнее и помилее, но младшая уродилась в бугая тятю. Астафьев давал за нее большое приданое, да охотников находилось мало, уж больно непривлекательна, строга была девица, да и сама она не рвалась за никчемных пустозвонов, желавших ее только из-за ее денег. Федор был другим. В нем она с первого взгляда разглядела силу, хватку, ореол победителя. За это и полюбила, да еще за молодость. Нравились Нонне, еще не реализовавшей свой материнский инстинкт, мальчики.
Она знала, что Федор не захочет ее, как бы она его ни любила, но знала она и то, что больше всего на свете он мечтает о власти, богатстве, триумфе своей воли. На этот крючок его и поймала, естественно, с его полного согласия.
Купчая на земельные угодья в окрестностях поселка Ольгино была ее свадебным подарком. А ровно через месяц Емельян выделил зятю денег на строительство мельницы его мечты. Федор ликовал, теперь он всем покажет! И недругам, которых развелось немало, и папочке родимому, и Лизе… Хотя о ней он поклялся не вспоминать.
Федор тряхнул головой, отгоняя нежный образ, который, что радуга, неожиданно проступал сквозь ненастье. У него есть жена, и он ее, наверное, любит. Конечно, она страшна, ограниченна и набожна сверх меры, но Нонна честная, преданная женщина, которая досталась ему девственницей.
Пожалуй, он ее уважал. И был благодарен. Часто, может, слишком, он повторял себе это. Уважает, ценит, а иногда боится. И страх этот придавал его жизни остроту.
Федор устало обвел взглядом местность. Приземистые деревянные дома остались позади, миновал он и рыночную площадь, и сам рынок, сиротливый, опустевший с наступлением темноты. Съехав под гору, коляска остановилась у желтого особняка. Федор спрыгнул, размял затекшие суставы.
У дверей его встречала Нонна. Огромная, бледная, косы кольцами сложены на макушке, платье из серой шерсти застегнуто под горло.
- Чего не спишь? - буркнул Федор, но сам был доволен такой заботой.
- Тебя дожидаюсь. - Нонна помогла ему снять сапоги. Потом скупо улыбнулась и пригласила в кухню. - Трапезничать будешь? Холодец есть.
- Хорошо. - Егоров откинулся на спинку, пристально поглядел на жену. Хороша, нечего сказать, - грация, как у слонихи. Н-да.
- Как дела?
- Инженер, паскудник, не желает механическую мастерскую размещать там, где я велю. Но это не беда, уговорю. А в остальном все прекрасно. У «Хегенмахера» двенадцать плоских рассевов заказал. Вот уж заработает моя мельница! - Федор даже есть перестал, представив четырехэтажную махину, напичканную новейшей техникой.
- А у папеньки твоего, сказывают, дела плохи.
- Слыхал. - Челюсти Федора вновь заработали, об отце он вспоминал только тогда, когда чувство гордости, переполняющее его при виде строящегося завода, сменялось злорадством. Вот он всем покажет!
- Не повидаться ли вам?
- Нет надобности.
- Зинаида Павловна из заграницы прибыла. Вот и надобность.
- Зинаида? - Федор напрягся, потом старательно вытер рот салфеткой и как бы между прочим спросил: - А Лиза?
- Нет, доченька в Швейцарии, мать ей компаньонку нашла из приличной семьи, а сама прибыла, чтоб папеньке твоему помощь оказать, пьет он шибко.
Федор вышел из-за стола, прошел по коридору. У двери в свою комнату остановился, стараясь унять сердечную дрожь. Как он затрепетал, однако, когда только мысль о приезде Лизы посетила его. Не забыл! По-прежнему любит. Но это пройдет…
Пройдет! Егоров стукнул кулаком по двери. Дверь отворилась. Показалась знакомая обстановка: дубовая кровать, стол, комод, прикрытый самосвязанной салфеткой. Федор вошел, присел на стул, он не любил его - жестко, узко, - но сегодня он кресла не достоин, надо же, нюни распустил, как младенец.
Он ополоснул лицо, разделся, по-прежнему в раздумье лег. Нонна тяжело вошла в комнату, поставила на тумбу свечу.
- Помолимся. - Тон ее был непреклонным: вечерняя молитва для жены - обязательный ритуал.
Федор встал с кровати, опустился на колени рядом с Нонной, наклонил голову и зашептал. Слов не смог бы разобрать никто, кроме Господа, да и он, скорее всего, не обратил бы внимания на это монотонное бормотание. Егоров читал выученную в детстве молитву, но то и дело сбивался и начинал страстно выдыхать: «Помоги, отче, забыть ее, помоги, помоги…»
Когда молитва завершилась заветным «аминь», когда Нонна разоблачилась, когда вместо серого панциря на ней оказалась белая хлопковая рубаха до пят, когда скрип кровати оттого, что на нее взгромоздилось девяностокилограммовое тело, затих, Федор очнулся от мрачных мыслей, привлек жену и сухо поцеловал в губы.
Егоров спал с женой редко, но не потому, что сам этого не хотел, просто то ему