А он Большу ту землю да все на дым спустил.
А перебил он старого и малого
Да за свою ту желанну да Марью Юрьевну.
А теперь у нас кнезь да прироздумалсе,
А он сосватал за себя на нынь боярскую дочь.
А о вчерашной день Романушко сосватолсе,
А сегодня у Романа да обрученыце,
А и завтра у Васильевича венчальной день».
Ай говорила тут кнегина да Марья Юрьевна
Своему-то Михайлы да другу верному:
— А ты бежи-ко, Михайло, да во торговой ряд,
А ты купи-ко, Михайло, да гусли зв
о
нчаты.
А подем мы к Роману да на широкой двор
А мы скажемся у кнезя да скоморохами. —
А и тут же Михайлушко не ослышалсе.
А походит же Михайло да во торговый ряд,
А купил он ей гусли звончеты.
А пришли ко кнезю да на широкой двор,
Ише в те-ли во палаты да белокаменны.
Оны сказалисе у кнезя да скоморохами.
Запогудывали в гусли да в гусли звончаты.
А и тот же Роман да свет Васильевич
Не узнал своей кнегины да Марьи Юрьевны.
По-муски то кнегина да все обряжена.
А он дает ей братыню да зелена вина,
Зелена-то вина да из своих ведь рук.
А выпивала кнегина да за единой дух,
А со правой руки сымала да золото кольцо,
Золотое-то кольцо да обручальное,
Она которым со Романом да обручаласе,
А положила во братыню да во серебрену
Воротила Роману Васильевичу.
А и тут же Роман да свет Васильевич
А он хватат у ей перстень да золото кольцо,
Прижимает кольцо да к ретиву сердцу,
А обливает слезами да все горючима:
«А уж ты, ой еси, молодой да скоморошина!
Говори-ко ты мне да правду истину;
А у меня где-ка кнегина да Марья Юрьевна?
А искал я кнегину да ровно три года,
Я Большу ту землю да все на дым спустил,
Перебил я и старого и малого».
А и тут же кнегина да Марья Юрьевна
Она падат Роману да во резвы ноги,
А умывает слезами да все горючима.
Зрадовался у нас кнезь Роман Васильевич.
А он хватает кнегину да за белы руки,
Прижимает кнегину да к ретиву сердцу,
Он целует кнегину да в сахарны уста,
А он ей садит на место да на кнегинино:
«А мне не надобна невеста да все обручная,
Да только надобна кнегина да Марья Юрьевна!»
Ай того же молодого да он Михайлушка
А поставил себе да в друга милого,
А в друга милого, во брата да во названного.
Пока Кулоянин пел свою древнюю былину, Московка все более улыбалась, и как только Кулоянин закончил, она закричала:
— Спасибо, дедушко Устин! Ужели ты меня не признал? Я у вас на Кулое была в германску войну, ты меня ишшо за шпионку шшитал, петь не захотел мне? А потом опять…
Дедушко вгляделся.
— И впрямь та, та сама! Да где ж твоя басота, да где ж твоя лепота? Весь тук сронила. Тьпфу!
И энергично сплюнул. Не понравилось ему, что похудела Московка. Куда была лучше полной.
— И волосья…
Он тронул волосы.
— Ты бы хошь в повойник убрала. С лица не столь стара, а седата! Тьпфу!
— Дедушко, не бранись! А лучша ишшо спой, а там уж отдохнуть пора. Ночь не спали, дак повалимса. Спой.
Дедушко — сказитель на редкость, гордо окинул всех чистыми синими глазами и усмехнулся.
Был он лицом похож на Льва Толстого, только весь золотой. Солнце пронизывало его густые соломенные волосы и бороду. Он подумал и снова запел.
6. Вор-Кабаньище
Да во славном городе, во Киеви,
У боhатого кнезя да у Бладимёра
Заповадилось пированыцë, поцестён стол,
Про многих князей, про многих боеров,
Про тех полениць да про удалых-е.
Тут-ле Бладимер по горенке похаживат,
Он сапог о сапог да поколачиват,
Он скопоцьку о скопоцьку пошшолкиват,
Золотыма перснями да принаигрыват,
Он русыма кудрями да принатряхиват,
Он из уст тако слово да выговариват:
«Уж вы все люди да ой,
Да все крестьяна вы соборныя,
Уж вы все кнезья да боера,
Уж не знаете ле мне-ка да боhосужоной,
Боhосужоной да боhоряжоной.
Походоцька уж была бы у ей павлиная,
Тихая рець да лебединая,
Да ведь ясны-те глаза, да как у сокола,
А цёрны-те брови, да как у соболя!..»
Нехто на это слово да ответить не мог.
Да отвечал Вечя да сын Лазурьевичь:
— Я ведь знаю у князя, да у Данилушка
Есь у его да молода жона, да Опраксея. —
«А как-жа можно у жива мужа жону отнеть?»
— Созовем мы его да на поцестён пир
Да пошлём его да на Буян Остров
За тем жа за зверем, да за Вор-Кабанышшом.
Да много там молодцов да уехало,
Не один назать да не приехал.
Привезти бы ведь зверя и Вор-Кабанышшо,
Без тоей без раны, без кровавой. —
И пошел как тут Вечя да сын Лазурьевичь