– Привет! Я решил, что ты проголодался с дороги.
– Молодец! – улыбнулся Макс. – А пиво не забыл?
Николя с гордостью оттопырил карманы куртки, откуда торчали горлышки пивных бутылок.
– «Кроненберг» – лучший продукт Эльзаса! – заявил он.
– А я тебе привез коробку лучшего швейцарского шоколада.
Николя радостно ухмыльнулся и через минуту уже сосредоточенно поглощал горячий бутерброд с говядиной и горчицей.
Макс открыл пиво и протянул бутылку приятелю.
– Ты уже прочитал долгожданное письмо из Австралии? – поинтересовался Николя.
Макс задумчиво кивнул.
– Ну и что она тебе рассказала?
– Вот, читай, – предложил Макс, вручая другу письмо. – Только не заляпай!
– Нет, я такой почерк не разберу. Ты лучше перескажи, только покороче.
Макс торопливо ознакомил Николя с содержанием письма Лизетты.
– Теперь я думаю, что делать дальше, – заключил он, слизывая с пальцев соус.
– А стоит бередить старые раны? – с сомнением поинтересовался Николя.
– Нет, пожалуй, – ответил Макс. – Она честно ответила на все мои вопросы и…
– И ты исполнишь ее просьбу, оставишь ее в покое.
За окном сгустились зимние сумерки. В Австралии стояло лето, жарко светило солнце, цвела лаванда… Макс втайне позавидовал Лизетте, ведь она могла себе представить живого, смеющегося Маркуса Килиана.
– Понимаешь, она может вспомнить его голос, его прикосновение, улыбку, взгляд… А у меня ничего нет, кроме чужих воспоминаний, – печально признался Макс.
– Ой, бедняжка, расчувствовался! – заметил Николя. – Вот я знал своего отца, и что? Всю жизнь ненавидел его за то, что он бил мать. Мало кто понимает или по-настоящему знает своих родителей. Считай, тебе повезло: создай идеальный образ в своем воображении и любуйся на здоровье.
– Ты циник, Николя! – отмахнулся Макс.
– Нет, я реалист, а ты – законченный романтик. Впрочем, ты можешь это себе позволить. Скажи, чего ты добиваешься? Лизетта все рассказала и просит больше ее не тревожить…
– Понимаешь, я тут обнаружил… – запинаясь, начал Макс.
– Что?
Макс вздохнул и показал другу пухлый блокнот с записями.
– В архиве я обнаружил кое-какую информацию, которая имеет определенный интерес.
Апрель 1943 года. Фотография начальника криминальной полиции гестапо Хорста фон Шлейгеля в саду вместе с семейством Рудольфа Хёсса, коменданта Аушвица: жена Хедвиг и четверо улыбающихся детей. Макс аккуратно переписал их имена и подумал, что в роли фотографа наверняка выступал старший сын Хёсса. Если не обращать внимания на мундиры, снимок напоминал фото из семейного альбома. Трудно представить себе, что невыразительный мужчина в эсэсовском мундире создал гнусный конвейер массовых убийств, что по его приказу были уничтожены два с половиной миллиона человек, а еще миллион погибли, не выдержав жутких условий существования. В 1944 году действия Хёсса по разработке методов уничтожения заключенных получили одобрение верховного нацистского командования. После того как использование серной кислоты для массовых убийств признали неэффективным, Хёсс лично руководил испытаниями по отравлению людей газом «Циклон Б»; он же ввел в употребление газовые камеры с разовой пропускной способностью в две тысячи человек.
Макс, который располагал гораздо большим объемом информации, чем в свое время Маркус Килиан, с трудом представлял себе подобные ужасы. Может быть, именно из-за таких чудовищ, как Хёсс и фон Шлейгель, полковник Килиан решил присоединиться к заговорщикам, собиравшимся убить Гитлера? Прочитав письмо Лизетты, Макс проникся глубоким уважением к отцу.
Фотография фон Шлейгеля с семьей Хёсса была сделана в саду комендантского особняка в Аушвице. За оградой виднелись дымящиеся трубы крематориев. Мужчины на снимке самодовольно улыбались, на лице Хедвиг Хёсс отражалась гордость за детей и мужа. Как эта женщина могла не замечать страданий и жестокости за воротами собственного дома?
В архивах также нашлась фотография Хёсса, сделанная в 1947 году, непосредственно перед казнью коменданта Аушвица: его приговорили к повешению на виселице, возведенной перед газовыми камерами, неподалеку от его особняка. Справедливость восторжествовала, но, по мнению Макса, Хёсс умер слишком легкой смертью по сравнению с долгими муками, которым подвергались миллионы человек.
– Я обнаружил фотографию фон Шлейгеля, – продолжил Макс. – Во всяком случае, теперь я знаю, как он выглядит. Больше сведений о нем не нашлось, и я решил разузнать о судьбе семейства Боне. Ты был прав, Николя, это еврейская фамилия, и в государственном архиве сохранилась какая-то информация.
– И что же ты выяснил? – спросил Николя.
– Я отыскал сведения о Саре и Ракель Боне: номера, данные им в концлагере, следуют один за другим, так что, похоже, они сестры. По датам рождения я определил, что им было чуть за двадцать… – Макс вздохнул.
– Не тяни, – поторопил его приятель.
– В документах указано, что обе умерли от сердечной недостаточности… в один день. В нацистских отчетах так обозначали смерть в газовой камере, – прошептал Макс.
– Сволочи! – воскликнул Николя и уставился в огонь.
– Я нашел фотографии обеих сестер, сделанные по прибытии в Аушвиц. Представляешь, девушек обрили наголо, только глаза огромные, темные… – Макс запнулся. Даже обритая наголо, Ракель была красавицей, и ее печальный взгляд ранил сердце. Он представил себе, каким мужеством обладали эти напуганные девушки, как они, взявшись за руки, не дрогнув, шли навстречу смерти. Фотография Ракель стала для Макса символом всех жертв нацизма. – Так вот, Николя, мне стыдно за себя и за весь мир. Как можно знать об этих ужасах и ничего не предпринимать?! В общем, я попытался найти еще какие-нибудь документы, относящиеся к дате смерти сестер… наверное, чтобы отдать дань уважения смелости Ракель и Сары.
Сотрудники государственного архива с пониманием отнеслись к просьбе Макса, не задавали ему лишних вопросов, а просто старались помочь.
– Как выяснилось, восемнадцатого мая тысяча девятьсот сорок третьего года в Аушвице ничего особенного не происходило, – грустно продолжил он. – Обычный день в аду концлагеря. А потом одна из сотрудниц предложила мне ознакомиться с показаниями свидетелей…
– Свидетелей? – недоуменно переспросил Николя.
– Понимаешь, те узники концлагерей, которым довелось остаться в живых, дали свидетельские показания для Нюрнбергского процесса. В итоге я наткнулся на показания одной из узниц, взятые в октябре тысяча девятьсот сорок седьмого года. В них шла речь о дне смерти Ракель Боне. Хочешь послушать?