бедро, чтобы она не свалилась, медленно переместил ее выше. Она слегка раздвинула ноги: действовала травка, ей так хотелось из-за тяжести и тепла его руки, ей было любопытно, что он будет делать дальше, еще час назад он был ей небезразличен, но теперь вполне можно было его трахнуть. Она снова взяла у таксиста косяк, рука Эвана скользнула ей между бедер. Она сделала вторую затяжку, повернулась, наклонилась к нему и медленно выдохнула дым ему в рот. Его губы неохотно раскрылись, она смотрела на его щеку, гладко выбритую, как всегда было и как всегда будет, мир без конца, аминь. Только подумать. До самого конца его стопроцентно предсказуемой жизни. Она хотела что-нибудь с ним сделать, но не знала что. Остатки дыма она выдохнула ему в глаза.
– А-а-а, жжет!
– Так тебе и надо.
Когда накуриваешься, проблема в том, что возникает столько мыслей. Почему она вообще влюбилась в этого ребенка? Он определенно был красив. Амбициозен. Неплох в постели, атлетичен и вынослив, пусть и не слишком нежен. А потом взял и разревелся. Вот этим, собственно, все и кончилось: в плане интеллекта он ей не ровня, и сегодня ночью, как никогда раньше, она ясно видела это – а накурившись, еще отчетливее – трусость станет фундаментом его будущей жизни. И эти отношения не могли быть долгими, даже если бы и продолжались дольше, и все ее фантазии снова иссохли, завяли, их снова можно было сложить и запихнуть подальше, в кучу неудачных романов и постыдных надежд, которую она копила в качестве приданого. Да, и еще – его рука остановилась, так и не достигнув цели. Ну что за мудень.
Она посмотрела прямо ему в глаза.
– Боишься меня?
– Нет. – Он неловко улыбнулся ей: стандартный ответ из набора межличностных взаимодействий.
– Ну-ну.
Она задрала юбку, толкнув его руку туда, где все было мокрым. Так-то – теперь должен сам догадаться.
Когда такси выехало из парка на 110-ю, можно было не сомневаться, что она поднимется к нему. Когда косяк докурили, она снова развернулась лицом вперед, откинулась ему на грудь и притянула его к себе, коснувшись губами уголков его губ. Он начал целовать ее, и она снова взяла его за руку и сунула ее себе между ног. Они продолжали целоваться, она ерзала на его коленях, чувствуя, что у него встал, накрыв его ладонь своей, пока он ласкал ее. Он целовал ее шею. Таксист Заппа поглядывал на них в салонное зеркало, да и кто бы не стал смотреть? Раз или два она бросила на него ответный взгляд. Ее поражало собственное бесстыдство. Что-то новенькое.
Когда они подъехали к дому Эвана на 106-й, на полквартала к реке, она слезла с его колен и разгладила юбку.
– По второму адресу не поедем, – сказала она в окошко.
Эван вытащил кошелек.
– Я заплачу, – сказала она.
Он взглянул на нее и убрал кошелек, она вытащила двадцатку из крохотной сумочки, вышла не с той стороны и направилась к водительскому окну.
– Спасибо вам за чудесную поездку, – сказала она, посылая таксисту маленький воздушный поцелуй.
– Ага, не за что, – ответил он.
Поездка обошлась в четыре семьдесят пять, и она оставила на чай пять с четвертью. До сих пор она давала на чай таксистам не больше пятерки. Она накурилась, соблазнительная, злая, безрассудная. Эван наблюдал за ней с тротуара. Она ощущала себя наемным убийцей.
В лифте она прижалась к нему, сквозь брюки накрыла ладонью его член, поцеловала его.
– Что-то новенькое, – пробормотал он.
Она почувствовала, что он нервничает, и это позабавило ее, она продолжила целовать его, еще сильнее стиснув пальцы. Он действительно испугался – его лицо сейчас напоминало сырое тесто.
Наверху, в спальне, она набросилась на него со всей безжалостностью; принялась беспощадно удовлетворять его, оседлав, терлась о него всем телом, ее груди и волосы касались его кожи, она спустилась ниже, взяла у него в рот, услышав, как он шумно втянул воздух, чувствуя, как у него встал – смешно, когда так делаешь, мужики чуть ли не в воздух воспаряют. Безо всякой жалости она продолжала осыпать его ласками, пока он лежал вот так, а потом безжалостно его оттрахала – слова «нет ничего приятнее подлости»[72] стояли у нее перед глазами. Сейчас он казался ей таким маленьким, таким ничтожным, даже когда лежал под ней и был внутри ее. Она с силой вбивала его в себя, думая: так вот что это за сила, вот что значит ощущать себя мужчиной; вот то, что нужно для того, чтобы познать власть, – использовать свои преимущества, отбросив саму мысль о равенстве, справедливости или любви. Пока в ее голове мелькали эти мысли, она двигалась все быстрее, как это делают мужчины, и из огня, пылавшего в самой глубине ее тела, рождался оргазм, стремительный, сильный, охватив ее бедра, низ живота; обычно все происходило куда медленнее, он мог зависнуть, задержаться на пути или вовсе не прийти, но не здесь, не сейчас: две короткие вспышки сменили друг друга, она кончила, на миг замерла, навалилась на него всем телом, потом скатилась с него. Он потянулся к ней, словно наступила его очередь быть сверху, но она покачала головой, оттолкнула его и поднялась с кровати.
– Что? – Бесспорно, он был потрясен.
Как и она, но чувство было более приятным. Она быстро надела трусики и застегнула лифчик. Грудь и щеки все еще горели. Она тяжело дышала.
– Фух! Воистину, оргазм – дар чудесный, но ненадежный.
Он сверлил ее взглядом, лицо было злым, недоверчивым – вспоминая об этом потом, она даже немного жалела его, но сейчас ее раздражало то, что даже после такой дрянной игры он все еще на что-то надеялся. Она подняла платье над головой, и оно опустилось на ее тело, как занавес в конце спектакля.
– И что, ты просто так уйдешь? – спросил он. Совсем как непослушный двенадцатилетний мальчишка, и ей был так знаком этот тон, она вспомнила его, хотя раньше и не придавала этому значения: он часто говорил в точности как двенадцатилетний мальчишка.
Ее маленький свитер, туфельки, сумочка – все на месте. Волосы расчесать можно в лифте.
– Я не просто так ухожу.
– Ну тогда я тебе позвоню, – сказал он.
– Не стоит, – отрезала она.
И вышла вон.
Она вызвала лифт, ее слегка подташнивало, свет в холле был тусклым – домовладелец экономил на электроэнергии. А! Вот обратная сторона силы: изоляция. Вокруг нее словно замкнулась некая капсула автономности и неприкосновенности. Сила была недугом, отрезала тебя от