Серенада, исполненная прямой кишкой, не позволила Генри остаться в стенном шкафу. С тем чтобы глотнуть свежего воздуха, он убедил себя, что свое имя он услышал во сне, и ступил в спальню.
Включив верхний свет, тут же посмотрел на кровать. Одеяло, похоже, лежало точно так, как он его и положил, накрывая муляж, да и форма самого муляжа не изменилась.
Если бы кто-то занял место муляжа, Генри убили бы, пока он спал. Его страх был иррациональным.
Тем не менее Генри подошел к изножью кровати. Держа помповик обеими руками, с пальцем на спусковом крючке, стволом подцепил одеяло и отбросил в сторону.
Став заложником абсурдных ожиданий, он затаил дыхание, а теперь облегченно выдохнул.
Раздвинул шторы на окнах и позволил утреннему свету влиться в комнату. Больше он не собирался прятаться в стенных шкафах. Новый день означал и новую стратегию. Вместо того чтобы реагировать, он собирался перейти к активным действиям, загнать мучителя в глухую оборону.
В коридоре горел оставленный им свет, как и одна лампа в гостиной, но на кухне не царила темнота, хотя там зажженных ламп он не оставлял.
На кухонном столе лежали кожаные рабочие перчатки. Прошлым вечером, найдя эти перчатки на застеленной покрывалом кровати, он положил их в мешок для мусора, а мешок — на кресло в спальне, намереваясь избавиться от перчаток этим утром.
Утром, однако, обнаружил их здесь. Кровью они, похоже, пропитались еще сильнее, большая часть ее засохла, превратившись в корочку, но что-то влажно блестело.
Рядом с перчатками Генри увидел карандаш и блокнот, которые раньше лежали у телефонного аппарата. На желтой краске карандаша запеклась кровь.
Несколько ее капель упали и на верхнюю страницу блокнота, но не запачкали надпись: три написанные от руки строчки, одна над другой, по центру страницы.
Страх вернулся, так неожиданно и с такой силой, что поначалу Генри не смог уяснить смысла слов, будто написали их на утерянном языке древней цивилизации. Страх на какие-то мгновения превратил его в безграмотного.
Сумев прочитать текст, Генри понял, что перед ним три поэтических строки. Рифмы он не нашел, потому что стихотворение это относилось к жанру японской поэзии, именуемому хайку[30].
Разумеется, Генри знал о хайку. И потому, что закончил Гарвард, и потому, что его брат Джим написал пятьдесят два хайку, опубликованные в тонком томике.
Падающий лунь —Каллиграфия в небе,Когти и клюв.
Генри вспомнил пару луней, которые выписывали в небе пересекающиеся круги, когда он и его брат шли к амбару.
Каллиграфия. Прекрасные японские надписи, сделанные кисточкой.
Генри не писал стихи, да и не очень-то их читал, но предположил, что эти — приемлемая метафора: легкие мазки кисточки, подразумевающие собой падение хищника на жертву.
Последняя строчка встревожила его больше остальных. Благодаря трем последним словам получилось хайку о смерти, стихотворение, в котором главная роль отводилась не луню, а неупомянутой мыши, схваченной когтями и разорванной клювом.
Если Генри был лунем, тогда его брат-близнец — мышью, и стихотворение описывало убийство Джима в амбаре.
С другой стороны, если Джим был лунем, тогда роль мыши отводилась его брату, и в стихотворении речь шла о неминуемом убийстве Генри.
Он вспомнил слова Джима, произнесенные перед тем, как оба вошли в амбар: «Хищники и дичь. Необходимость смерти, если жизнь должна иметь смысл и значение. Смерть — как часть жизни. Я работаю над сборником стихотворений на эту тему».
В большей степени разозленный насмешкой, а не угрозой, в ярости от того, что его выставили на посмешище, Генри Роврой хотел вырвать верхнюю страницу блокнота, разорвать на мелкие кусочки, спустить в унитаз, но не мог прикоснуться к блокноту: его мутило от одной только мысли об этом.
«…когти и клюв».
Эти леденящие слова обещали жестокую смерть, колотые, рубящие раны, нанесенные ножом.
«…когти и клюв».
Джима ножом не кололи и не рубили. Его застрелили. В хайку говорилось не о смерти Джима.
Генри вспомнил пять ножей, которые лежали на столе, когда он вошел на кухню с Джимом и Норой.
Пять ножей с лезвиями длиной в четыре-пять дюймов, с покрытием, которое не отражало свет. С приспособлением для быстрого открытия лезвия.
Прежде чем они втроем сели пить кофе со сдобными булочками, Джим переложил ножи на столик у раковины.
Генри отвернулся от хайку и пошел к столику.
Там лежали три ножа. Два исчезли.
ГЛАВА 41Аромат хвои, величественность елей, красота кизиловых деревьев успокоили Лиддона Уоллеса, пока он шел по лесной тропе после того, как договорился об убийстве жены и ребенка.
Закон Лиддон уважал. Адвокатская карьера принесла ему богатство, славу, влиятельных друзей, молодую и ослепительно красивую жену, средства для решения проблем, которые поставили бы в тупик или уничтожили других людей, возможность кардинальным образом изменять собственную жизнь, чтобы она становилась еще более радостной и приносила ему все, на что он имел полное право.
Его родители и большинство учителей, от начальной школы и до юридической, твердили ему, что нет ничего более важного, чем самооценка, что самооценка — билет в счастливое путешествие по жизни. В случае Лиддона они зря сотрясали воздух: с юных лет он знал о многих своих достоинствах, среди которых не последнее место занимала решительность.
Если что-то, по его разумению, требовалось сделать, он это делал. Или нанимал такого, как Руди Нимс. Лиддон никогда не колебался, а что-то сделав, не испытывал угрызений совести.
Иногда, получив нужную информацию, он ничего не делал и никого не нанимал. Множество людей жили с секретами, которые могли их погубить, и если ты знал их секреты, то мог манипулировать ими, низводя до роли марионеток. А поскольку высокопоставленные друзья Лиддона располагали неограниченными средствами и возможностями, чтобы перетрясти прошлое любого человека, у него не возникало проблем с вызнаванием секретов, если, разумеется, таковые имелись.
При всей его любви к закону, деньгам и к себе, больше всего ему нравилось дергать людей за ниточки. Он родился с тем, чтобы править вселенной. Власть приносила ему большее удовлетворение, чем секс. Власть он ставил выше богатства. Власть он ставил выше всего.
Все эти мысли и множество других роились в не знающей покоя голове Лиддона Уоллеса, когда он шел через лес к служебной дороге, на которой припарковал арендованный автомобиль. Занятый проблемами управления вселенной и грядущими переменами в собственной жизни, он уже не обращал внимания на красоту леса.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});